Борис Шелепов - Их было трое

2. Спи меньше, ешь меньше, носи пояс тугой, не распускай живота своего, имей вид.

3. Будь бескорыстным воином. Не зарься на барахло трофейное, бери только то, что к бою пригодно.

4. Раньше всего, выручай друга из беды, помогай товарищу в сражении. Это — первое дело. Тогда и тебя не бросят воронам на расклев.

5. Люби и береги коня своего — дружка верного. Сам голодный будь, а ему отдай последнюю корку. Сам застынь, а его укрой буркой в мороз лютый…»

Много еще наказов было дано. В самом конце написано:

«Послание составлено по речам старых казаков, собранных в станичном Совете на указанный предмет, и изложено начисто в кратком виде бывшим писарем сотни Гребенского полка, ныне начальником охраны усадьбы колхоза «Зарево революции» Трифоном Ногаевым. Поименная опись почетных стариков при сем прилагается».

Помолчали гвардейцы, все ясно. Никаких речей и клятв не нужно. Только полковник Кошелев (он подошел уже к концу чтения) сказал несколько слов.

— Ответ напишем после боя. Партия оказывает нам великое доверие. Во взаимодействии со стрелковыми соединениями фронта мы должны покончить с 6-й немецко-фашистской армией генерал-полковника Голидта. Вы помните, товарищи, 6-я армия была разгромлена и пленена у стен волжской твердыни. Гитлер приказал вновь сформировать под этим номером армию из отборных фашистских громил и утвердить за ней славу «непобедимой».

Родина дала нам все, чтобы успешно провести невиданную по своему размаху операцию конно-механизированных войск.

…Еще до рассвета 6 марта корпуса двинулись через дымящийся весенними туманами Ингулец.

— Складно сложили старики, — вспоминали молодые казаки: «Идите за нашей партией — в огонь и в воду, в ночь и в непогоду, в снег сыпучий и мороз трескучий. Будет победа!..»

Операция началась.

Ненастная ночь рано опустилась на землю, как обычно, в мартовские дни на юго-западе Украины.

Вроде и нечего делать наблюдателям — тьма кромешная. Но служба идет. На гигантской сосне сидят, как два филина, Кузьма Тищин и Рахим Калданов. Временное затишье у противника позволяет им потолковать о делах. Кузьма словоохотлив. Зато Рахим такой — он готов сколько угодно слушать, лишь бы самому не говорить.

— Ты вот все мечтал о кавалерии и жалел, что ее не видать на войне, — говорит Тищин. — А где же ее увидишь, когда она за спиной у немцев работает! Вот именно. Вчера, пока ты ходил в ротную баню, я сидел в нашем гнезде и смотрел в бинокль в сторону противника.

— Ага.

— Ты там полсуток парился…

— Большой очередь.

— Вот именно. А мне, понимаешь, надоело смотреть туда. Я и думаю: дай-ка хоть раз в жизни погляжу через оптику на свою землянку под сосной. Навел бинокль и чуть не упал вниз: прямо в мои очи смотрит генерал. Уж на что я не боюсь этих генералов (ты сам знаешь), а тут оробел. Таких я не видал — в косматой бурке, сабля кривая, плетка в руке…

— Боишься плетки…

— Вот именно. А ну, говорит, слазь вниз. Ты чего на меня в бинокль смотришь? Ты куда должен смотреть?

Виноват, отвечаю, товарищ генерал. Слез с сосны, доложил, кто я есть такой. Снимает он бурку, дает мне подержать и мигом забрался по лестнице. За ним — полковник.

Долго они смотрели, о чем-то говорили. Тут как раз наш командир дивизии подъехал и представился казачьему генералу. Тот тоже. «Плиев». Потом они все сели на коней и уехали…

Весь вечер шла конница мимо нашей сосны. Прямо через реку. У немцев на передовой был маленький шум и треск, но недолго. Должно быть, разбежались гады, как увидели эту тучу… А ты мылся.

— Ждал воды. Намыленный сидел, а вода, понимаешь, кончился…

— Вот именно. Н-да. Как святые апостолы, перешли они в своих бурках линии обороны. Потом смотрю — опять фашисты заняли свою траншею. А казаки там. Чудно!

— Где?

— Там. Как в воду канули. И молчат. Нам наступать с рассветом. Хорошо бы они ухнули с тыла. Не пришлось бы нам и снаряды тратить на прорыв.

— Много снарядов, Кузьма. У каждого куста пушка торчит.

— Вот именно. Но, учти, каждый снаряд деньги стоит. Помни, Рахим: один залп — и миллионы летят. Парторг говорил. Потому что тут экономика, которая…

Не успел наблюдатель высказать свою мысль насчет экономики, как за вражеской обороной, где-то далеко в ночи, раздались сильные взрывы, нервозная пулеметная стрельба, резкие, как взмах кнута, щелчки танковых пушек и снова потрясающие взрывы…

Кузьма и Рахим только переглянулись. В какую-то минуту затишья Кузьма сказал:

— Началось! Слезай вниз, заранее укладывай все в вещмешки. Прощай, высокая сосна!

— Зачем «прощай»?

— Бегут немцы. Не слышишь? Моторы гудят…

Тищин доложил по телефону в разведотделение о том, что видно и что слышно на переднем крае противника и в глубине его обороны. Вскоре на НП прибыл командир стрелковой дивизии с адъютантом. Посмотрел на ту сторону реки, взял телефонную трубку, велел соединить со всеми «сорок первыми».

— Говорит «41-А». Слышите меня? Паническое бегство немцев, вызванное действиями в их тылу конно-механизированной группы, началось. Высылайте вперед в заданном направлении разведгруппы и усиленные батальоны преследования. В дальнейшем перехожу на радиосвязь. Мой последующий командный пункт — в квадрате «20-А». Все. Повторите.

…Стрелковая дивизия двинулась вперед, к берегам Южного Буга, к Ново-Севастополю. Где-то у хутора Шевченко занимался пожар, там взлетали в воздух вражеские склады с боеприпасами и метались в страхе гитлеровцы, повсюду натыкаясь на засаду советских казаков.

Предрассветное небо было озарено пламенем горящих танков и автомобилей. Гул боя усиливался.

«Сабельный веер» рассек на три части войска 6-й немецко-фашистской армии. Пути отхода находились в руках казаков и танкистов — всюду огневые засады с пушками и танками.

Тищин и Калданов сели на подъехавшую двуколку. Кузьма посмотрел на сосну, на землянку у ее ствола, как будто с жалостью махнул рукой, и колеса покатились, врезываясь в мокрую целину.

— Береги сухари, Рахим, далеко ехать придется! Понял?

— Ага.

И вдруг Рахим стал против обыкновения разговорчивым.

— Сбегу я, Кузьма. Клянусь лисьим малахаем деда Тюлюпергена, который с царем воевал…

— Сбежишь? Куда?

— В кавалерию. Рапорт писать буду. Нехорошо. Сидим на соснах, как эти…

— Филины, — подсказал Тищин. — Такая, брат, у нас служба: «глаза да уши». Как медный котелок, служить будешь.

— Не буду.

— Вот именно — будешь.

Двуколка катилась вперед, туда, где гремели взрывы.

Что было там, за бывшей немецкой обороной, об этом толком не знали ни Кузьма, ни его приятель узбек Рахим. Они только чувствовали, что там — «кавалерийский порядок»…