Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Только вот очень уж маленькая, может, еще подрастет, — заметила Вера, залезая на печь, чтобы немного соснуть.

Марья проводила ее косым взглядом.

— От больших тоже не всегда есть толк. Иная маленькая да удаленькая.

— Кому какая по нраву, — заключил Дмитрий и смахнул со стола рассыпанный табак.

Они с Марьей больше не ложились. Она принялась стряпать, чтобы получше угостить молодую сноху, а он вышел во двор заняться каким-нибудь делом. В сенях встретился с Ядвигой и степенно посторонился, пропуская ее.

Степан стоял у забора, взобравшись на старую опрокинутую кадушку, и смотрел в сад. Чтобы обратить к себе внимание сына, Дмитрий кашлянул. Степан невольно вздрогнул от этого с детства знакомого короткого звука покашливания, спрыгнул с кадушки и повернулся к отцу. Некоторое время они молча разглядывали друг друга при красноватом свете алой зари, разгоравшейся все больше. Густая борода отца, некогда темнорусая и курчавая, теперь заметно посерела от множества седых волос. Глаза ушли глубоко под лоб, как-то странно округлились и смотрели растерянно и неуверенно. Смуглый лоб покрылся сетью морщин. Посреди головы, между волосами, такими же серыми, как и в бороде, белела круглая полянка плешины. Спина опустилась и почти сгорбилась, отчего казалось, что отец стал немного ниже. «В свои пятьдесят два года он основательно сдал», — с горечью подумал Степан.

— Ты бороду тоже не бреешь. И волосы, знать, редко стрижешь, — сказал Дмитрий. Так как Степан ничего не ответил, немного подождав, спросил: — Кончил или еще нет свое ученье?

— Нет, отец. Еще целых два года.

— Долго, — протяжно произнес Дмитрий.

Степан взглянул под навес, где стоял верстак и лежало несколько толстых сосновых досок.

— Все столярничаешь?

— Чего же больше. Не пашу, не сею, от земли оторвался. Только и осталось махать топором и рубанком. Как покойный дед Охон...

Они поговорили еще немного, и Степан пошел спать. Если бы на печи не лежала Вера, он бы полез туда. Теперь же ему волей-неволей пришлось идти в переднюю, в задней избе притулиться негде. Мать постелила им на широкой деревянной кровати, которая стояла у стены за голландкой. Ядвига уже спала, сняв с себя лишь клетчатый дорожный костюм. Не раздеваясь, Степан осторожно лег рядом.

Проснулся Степан от неясного беспокойного чувства, открыл глаза и встретился с взглядом мальчика лет трех, сидящего на полу. Степан улыбнулся ему и спросил, кто он.

— Я — Миса, — и мальчик принялся сбивчиво рассказывать, что все ушли, а его одного не взяли.

Степан поднял его на руки и вышел с ним в заднюю избу. Здесь мать, сидя у окна, занималась шитьем. Она оставила работу и повернулась к сыну с добрым приветливым лицом и светящимися радостью глазами.

— Так и разбудил тебя, негодник этакий, — сказала она и улыбнулась, раздвигая сеть мелких морщинок дальше от глаз и уголков рта.

Степану сделалось больно от сознания, что он так обманывает ее из-за пустого, собственно, дела: лишь бы оправдать присутствие Ядвиги. Но скажи ей сейчас, что эта женщина, которая приехала с ним, не жена ему, а всего лишь друг, близкий друг, сразу же исчезнет с ее лица вся приветливость и доброта.

— Твоя жена повела ребятишек в лавку, чтобы накупить им сладостей, — сказала Марья.

— Ах, вот на что жаловался Миша... Не тужи, племянничек, тебе тоже принесут. Русская тетя добрая, она никого не обидит.

— Русская ли она, Степан? — усомнилась Марья. — Имя у нее уж очень странное.

Степан, признаться, никогда не задумывался над этим, да и какое имеет значение, кто она — русская или еще кто. Ядвига ему нравится, и пусть она будет хоть эфиопкой, ему все равно.

— Где и как там живете? — спросила Марья. — Она говорит, что родом московская, из купеческой семьи.

Степан насторожился и решил ничего не выдумывать. Ядвига встала раньше него, они тут, видимо, уже наговорились, как бы не сказать что невпопад.

— Да живем понемногу, как все живут... А где Вера уряж? — спросил он, чтобы отвлечь мать.

— Пошла топить баню. Надо же вас с молодой женой помыть да попарить с дороги.

Степан аж ахнул про себя. Ну теперь достанется Ядвиге, все ее косточки прощупают. У эрзян уж такой обычай: молодую невестку обязательно ведут в баню, чтобы ее основательно рассмотрела вся женская половина семьи. Потом начнутся пересуды, пока, наконец, окончательно решат, какова она из себя.

Степан не стал задерживаться возле матери, опасаясь лишних расспросов, и вышел во двор. Отец под навесом обстругивал рубанком сосновую доску. С улицы послышался гвалт, и вскоре во двор ввалилась целая ватага мальчишек и девчонок. Все они сосали конфеты, и у каждого в руке виднелся бумажный кулечек. Ядвига выделялась среди них не ростом и не полнотой, а белым платьем и темными туфельками на высоком каблуке.

— Сама-то еще девочка, — заметил Дмитрий, любуясь веселой и общительной снохой.

Степан не удержался от улыбки, подумав, что этой девочке уже тридцать. Странно, некоторые старые девы к этому возрасту обычно увядают, делаются замкнутыми и сварливыми, а с Ядвигой все наоборот — жизнерадостности ей не занимать, общительности — тоже.

В течение дня Степану никак не удавалось побыть с ней, она все время была то в окружении шумливой ребятни, то вместе с матерью и снохой. Поговорить им тоже ни разу не пришлось. Она лишь спросила его, вернувшись с ребятами из лавки, почему они называют ее уряж и что это такое. Степан объяснил, что так обращаются к снохе все родственники мужа, кто моложе ее.

В баню Степан ходил с отцом и взрослыми мальчишками. Он надеялся, что Ядвига туда не пойдет: она сроду не видела курной деревенской бани и никогда не мылась в таком многочисленном обществе. Но она пошла охотно, ее даже не пришлось уговаривать.

Женщины мылись до самого вечера. Степан даже успел немного соснуть. Его разбудила необычная суета в передней. Сюда внесли из задней избы большой семейный стол, придвинули к нему лавки, стали таскать еду. Марья на середину стола поставила бутылку водки, настоящей, казенной.

— Вставай, сынок, отпразднуем ваш приезд. Свадьбу мы не видели и не знаем, как она прошла, хорошо или плохо. Ну да бог с вами, бывают свадьбы и без родителей, не в Москву же нас было тащить, — говорила она, хлопоча вокруг стола.

Степану опять стало не по себе от всей этой лживой истории с женитьбой, но что делать, приходится играть самим же выдуманную комедию.

Ядвига после бани была вся красная, как ягодка земляники. На ней было бледно-розовое платье, влажные волосы на голове завивались в колечки. Вся она светилась от внутреннего ожидания чего-то необыкновенного и радостного. Степан невольно засомневался: уж не специально ли она оказалась в доме родителей на положении его жены? Не подстроила ли все это умышленно? Но для чего? В одной постели с ним легко могла оказаться и в Москве, если бы захотела. Неужели есть какая-то особая прелесть в том, чтобы естественное чувство обставлять столь сложными и ненужными декорациями?