Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Они издали увидели местечко в ущелье, залитое солнцем, и решили там отдохнуть.

Рэн осторожно гладила пальцами большой зеленый папоротник, росший у ее ног.

— Я все думаю, получу ли я когда-нибудь развод. Одному богу известно, какие планы на этот счет у Рональда...

— Что он пишет?

— По-моему, он теперь понял, что бесполезно просить меня вернуться. Судя по его последнему письму, он, кажется, решил наконец смириться.

— Но в суд-то он собирается подавать?

— Да, он дал мне понять, что если я не вернусь к нему в ближайшее время, он поручит своим адвокатам возбудить против меня дело на том основании, что я бросила его. Но мне кажется, он ничего не станет предпринимать, пока окончательно не уверится, что положение безнадежно.

На небе появились облака и заслонили солнце.

Некоторое время Энтони и Рэн молчали. Он смотрел на нее, и она отвечала ему ясным взглядом. Теперь ему и без слов было ясно, что положение того, другого, безнадежно.

Он смотрел на нее сейчас не сквозь розовые очки юношеской романтической влюбленности, а глазами мужчины, жаждущего женского понимания и дружбы.

— Почему вы забросили свои писания? — неожиданно спросила она. — В свое время я считала, что у вас есть безусловный талант к этому.

Он долго не отвечал ей. Ее вопрос вернул его к дням детства, проведенным в стормхокской школе вместе с Бобом Портом; к случаю на реке, когда они оба чуть не утонули, запутавшись в водорослях; к воспоминаниям о Уиннертоне, Пите дю Туа, Рен... Затем смерть матери, война...

Внезапно он сказал:

— Я думаю написать повесть о своей жизни.

— Правильно, а почему бы и нет? — Она захлопала в ладоши. — Такая книга позволит вам раскрыть перед всем миром свои мысли и душу.

Он кивнул. Но решение написать о себе книгу радовало его еще и по другой причине. Это позволит ему осторожно и постепенно раскрыть перед ней мрачную трагедию своей жизни. Он расскажет все так, как оно было на самом деле. Потребовалось несколько лет, чтобы его детский ум постиг всю глубину трагедии, связанной с его происхождением. Естественно, и теперь потребуется немало времени, чтобы все это описать. И когда Рэн увидит перед собой правду, эта правда покажется ей причудливее любой выдумки, и в то же время это будет величайшим испытанием для ее любви. Он считал, что если бы Рэн знала о тайне его жизни с самой первой минуты, когда они встретились еще почти детьми, она никогда не позволила бы себе влюбиться в него. Но любовь пришла раньше, чем она узнала. И главное теперь было, насколько глубока эта любовь, ее любовь... выдержит ли она, когда узнает...

Если чувство к нему окажется достаточно сильным и глубоким, оно составит их счастье до конца дней.

Запах сырой земли ударил им в нос, когда они, выйдя из скалистого ущелья, вошли под сень более гостеприимного леса; их горные ботинки слегка скользили по ковру из коричневых игл.

— Если мою книгу согласятся напечатать, — заметил Энтони, — она выйдет под псевдонимом.

Рэн глядела себе под ноги.

— Почему?

— Да просто так. Мне это больше нравится. И она будет написана в третьем лице — я ведь не все буду брать из своей жизни. Кое-что и выдумаю.

— Правильно, не нужно превращать ее в автобиографию. Пусть это будет роман.

— И никто не должен знать, что я работаю над ней.

Глаза ее загорелись.

— Только мы вдвоем и будем знать, да?

— Да.

Она взглянула на него.

— Как интересно, Энтони.

Мелкий холодный дождь падал им на лица. Перепрыгивая в сгущающемся тумане через камни и бугры рыжей мокрой земли, Энтони и Рэн чуть не бегом спускались в долину, где тополя качали безлистыми ветвями под холодным дыханием ветра, дувшего с гор.

Когда лес уже начал редеть, они остановились, чтобы немного отдышаться. Над ними шумела, качаясь, похожая на зонт сосна.

Мокрые от дождя щеки Рэн горели румянцем, дыхание струйкой пара вырывалось изо рта. Энтони нашел ее губы, полные и такие податливые под его губами. Он слышал, как вздыхают под порывами ветра ветви деревьев у него над головой и, качнувшись, внезапно сбрасывают вниз свой груз дождевых капель.

Несбыточная мечта овладела им: ему вдруг захотелось, чтобы ветер подхватил его и Рэн, взмыл их ввысь за деревья и тучи и унес далеко-далеко, куда-то туда, где нет никого и ничего, где были бы только они — навеки свободные и навеки вместе...

Несмотря на холодную погоду, лицо Генри Босмена пылало как электрический камин, стоявший у него в конторе; он сознавал, что вел себя во время этого телефонного разговора далеко не наилучшим образом.

— Я же говорю вам, Джин, что я приглашал вас на эту субботу. Вы ошибаетесь. Я просил вас еще в прошлое воскресенье освободить именно этот вечер.

— Простите, но вы говорили о субботе на будущей неделе.

— Ничего подобного. Как я мог это говорить, когда балетная труппа к тому времени уже уедет? — Он говорил все быстрее, по мере того как им овладевало раздражение. — А ведь приглашал-то я вас на балет.

— Что за глупости, Генри! Как я могла согласиться пойти с вами, когда я иду на балет с Энтони?

— Ах, вот как? Когда же это?

— В эту субботу, конечно; он уже давно пригласил меня.

— Странные вещи творятся на свете, — с усмешкой заметил Генри. Говорят, что для человека моей профессии я обладаю бесценным кладом — памятью, а своих светских обязательств, оказывается, не помню.

— Вот именно, не помните, — подтвердила она, получая какое-то злобное удовольствие от его стремления всеми силами избежать ссоры. — Мне, право, начинает надоедать ваша манера винить меня во всем, после того как вы сами все напутаете.

— Знаете что: если я надоел вам, существует простой способ от меня избавиться.

— Вот и прекрасно, — сказала она и хлопнула трубкой по рычагу.

Генри принялся шагать из угла в угол; он выкурил одну за другой две сигареты. Загасив в пепельнице окурок от второй сигареты, он присел за стол и, даже не взглянув на лежавшие перед ним три папки со штампом адвокатской конторы «Хартли — дю Плесси», снова набрал знакомый номер.

— Джин? Хэлло! Это опять я. — Собственный голое показался ему на редкость робким и глупым. Как он ненавидел себя в эту минуту! — Вы меня слышите? Я хочу извиниться перед вами. Я немного погорячился.

— Вы в самом деле чересчур вспыльчивы! Не находите?

— Тут произошло какое-то недоразумение.

— Ну, ладно, забудьте об этом, — сказала она, смягчаясь.

— Можете освободить для меня вечер в пятницу?

— Хорошо. А куда мы пойдем?

— Пообедаем, а затем покатаемся, не возражаете?..

— Ну, нет! В «Рио» идет хороший фильм. Возьмите туда билеты.

— Хорошо, договорились.

— И только не забудьте на этот раз.

— Я-то не забуду, на этот раз во всяком случае. — Он принужденно рассмеялся. А чтобы доказать свою bona fides [7] Bona fides — добрая воля (лат.) , я хотел бы пойти с вами и сегодня.