Джеральд Гордон - Да сгинет день...

— Ну, что тебе рассказать — после демобилизации из армии, как тебе известно, я стал учительствовать. Я ведь сообщал тебе, кажется, об этом? — Энтони кивнул. — Если бы ты писал мне почаще, я бы отвечал тебе, и тогда ты был бы в курсе всех событий моей жизни, а я твоей.

— Прости меня, Стив. Единственное мое оправдание — лень.

Снова этот скептический, недоверчивый взгляд.

— Ну, так вот, — продолжал Стив, — как я только что говорил тебе, после демобилизации...

— Тебе так и не удалось побывать на Севере?

— Нет, к сожалению. А мне бы очень хотелось повидать свет. Но вместо этого нас заставляли терять время в лагерях здесь, в Африке, да возить в машинах господ, распоряжающихся на базах. Однако поначитаться я сумел.

— Расскажи мне об этой твоей газете.

— О, это — моя любовь. Она называется «За справедливость». Делаем мы ее вчетвером. Это газета для не-европейцев, и нам стоит немалого труда выпускать ее бесперебойно. Понимаешь, у нас очень мало средств и мало объявлений, хотя в общем хватает на оплату расходов, так что каждую пятницу мы имеем возможность выпускать нашу газету.

Энтони разрезал булки и намазал их маслом.

— Должно быть, это интересная работа, — заметил он, — но выгоды, повидимому, никакой?

— Боюсь, что очень маленькая. Но нас не это заботит. Мы работаем бесплатно. Только время от времени позволяем себе роскошь — получать небольшие премии. Один же из нас всецело занят работой в редакции. Вот ему положено нечто вроде жалованья. А остальные занимаются кто чем может. Я, например, преподаю в одной приходской школе. По вечерам готовлю учеников к экзаменам, а кроме того, пишу иной раз статьи для европейской прессы о проблемах, волнующих нас, цветных, — их печатают, если статьи получаются не слишком критические. Так что, когда у меня появляется желание заработать таким путем несколько фунтов, мне приходится сдерживать себя. Зато в нашей газете «За справедливость» я могу писать все что хочу. Тут мы чувствуем себя свободнее и более открыто выражаем думы и чаяния нашего народа.

В том, как он подчеркнул последние два слова, слышалась жгучая боль.

Энтони провел языком по губам, проглотил слюну. Он вынул пачку сигарет и протянул Стиву.

— Спасибо, я не курю.

Этот отказ лишь еще больше увеличил замешательство Энтони. Немного вина и дым сигареты, конечно, помогли бы им установить более теплые отношения. Он закурил сам.

— Что это за конференция, на которой ты здесь присутствовал?

— Она была созвана с целью принять решение об устройстве по всей стране демонстраций протеста против сегрегации.

— И это поможет?

— О, я знаю, что мы приперты к стене. Но мы должны бороться. Я все же надеюсь на будущее. Эта идиотская сегрегация, повидимому, рассчитана на то, чтобы внушить нам, что мы не люди, а просто особые животные. Только ничего у них с этой затеей не выйдет. В народе это вызывает лишь горечь и обиду, а всякая обида ведет к повышению политической сознательности. Мы должны просвещать наш народ, сделать его культурным, уничтожить раздирающие его противоречия, объединить его...

Стив закашлялся и умолк. Кашель сначала был легкий, как если бы у него першило в горле, но тут же перешел в нутряной, легочный.

Энтони подал ему стакан воды и, пока брат пил, с чувством все возрастающей неловкости смотрел на его больное лицо.

— А теперь поговаривают о всеобщей переписи населения... Нам выдадут удостоверения личности или паспорта, в которых будет написано: «не-европеец»... чтобы мы ненароком не зашли не в тот кабачок или кино или случаем не сели в вагон, предназначенный «только для европейцев». Ты, повидимому, относишься ко всем этим вещам иначе — ведь ты живешь как европеец и не общаешься с нашим народом.

— Не думай, что мне это безразлично, да и вообще... — Энтони умолк, спохватившись, что сказал слишком много. Внезапно у него возникло такое ощущение, точно он вовсе и не старший брат, — Стив был куда разумнее, куда уравновешеннее его.

— Нет, что ты, Энтони! Это я прекрасно понимаю, но я другое имел в виду: я хотел сказать, что тебя лично не коснулись все эти трагедии, с которыми сталкиваешься сейчас в нашей стране на каждом шагу, и ты лишь слабо представляешь себе, что такое на самом деле сегрегация. Моя двоюродная сестра — а значит и твоя — была помолвлена с одним парнем, состоящим на государственной службе. Это неглупая хорошенькая девушка — и притом лишь чуть-чуть смуглая, а не такая черная, как я. Она и ее жених живут в Дурбане, и вот уже несколько лет всюду бывают вместе. И всегда ее принимали за европейку. Перед самой свадьбой они отправились в церковь, чтобы украсить ее цветами, и священник вдруг сообщил им, что венчание не состоится. Это было всего через несколько дней после того, как вошел в силу закон о запрещении смешанных браков. Бедняжка Стелла, она совсем упала духом.

— У нас тут скоро будет прямо как в нацистской Германии с ее расовыми предрассудками, — сказал Энтони.

— Да. Ну, так вот, парень, о котором я тебе рассказываю, стал собирать деньги, чтобы уехать вместе с ней в Англию и поселиться там — так многие делают. А Стелла безвыходно засела дома, плакала и отказывалась кого-либо видеть. Когда же выяснилось, что денег ему никак не набрать, она отравилась.

Стив поправил очки и глотнул воды, чтобы заглушить новый приступ кашля, а Энтони принялся расставлять на столе чашки и блюдца.

— Не дальше как сегодня мне рассказывали про одну восемнадцатилетнюю молодую женщину, которая по метрике числится европейкой, — продолжал Стив. — Ей не позволили выйти замуж за европейца, так как в брачном свидетельстве ее матери значится, что она — смешанной крови. А молодая особа-то — в положении.

— Но на вид эта женщина белая?

— Да, по-моему.

— В таком случае я ничего не понимаю. По закону о смешанных браках человек, который внешне ничем не отличается от европейца, так и считается европейцем, если не доказано обратное. Если же человек внешне явно не-европеец, то и выводы соответствующие. Кроме того, невзирая на внешность, брак все равно считается законным, если женщина может доказать, что она живет среди европейцев как европейка.

Стив усмехнулся.

— Ты, я вижу, специально изучал этот вопрос?

Энтони пристально посмотрел на него. Жестокое замечание, подумал он: оно как-то сразу перемещало разговор в личный план.

— Пришлось, чтобы давать советы клиентам.

— Только для этого?

На мгновение Энтони показалось, что он увидел в глазах Стива что-то бесконечно древнее, ведущее свое начало из тьмы веков, когда народ банту перекочевал из глубинных частей Африки на юг. Неужели Стив не понимает, что его вопрос ранит хуже нобкерри [8] Нобкерри — палка (типа палицы) с утолщенным концом, которой африканцы пользуются как оружием. или ассегаи [9] Ассегаи — разновидность копья. ?