Артуро Перес-Реверте - Эль-Сид, или Рыцарь без короля [litres]

Бойцы переглянулись:

– В это время года?

– Да. Таков приказ.

– Скверное место, – подвел итог Диего Ордоньес.

– Именно поэтому нам надо будет прикрыть его. А потому придется огнем и мечом пройтись по прилегающим землям – прощупать их и прогулять наше знамя.

– Ко-ко-когда, Сид? – спросил Педро Бермудес.

– Недели через три-четыре.

Диего Ордоньес собрал над переносицей густые брови:

– Это значит – нас зажмут с трех сторон, а единственная дорога останется у нас за спиной.

– И без возможности отступить, если дела пойдут неладно, – добавил Минайя.

– Правильно, – невозмутимо согласился Руй Диас. – И потому мы не сможем позволить себе роскошь отступать в беспорядке.

Бойцы снова поглядели друг на друга, как бы обмениваясь мнениями. Руй Диас заложил большие пальцы за ремень, на котором висел кинжал.

– Сколько-то времени побудем здесь, – добавил он. – Будем натаскивать мавров, которые отправятся с нами, – пеших и легкоконных.

– Вот не было печали, – проворчал Ордоньес. – Погибели моей хочешь?

– Этого следовало ожидать. Так что – свыкнись с этой мыслью.

Ордоньес продолжал вполголоса ругаться, покуда Руй Диас колючим взглядом не заставил его замолчать.

– А как насчет добычи? – спросил кто-то.

– Как всегда. Но на это раз нам – три пятых. Одну пятину – нашему королю Альфонсу, другую – Мутаману.

Послышались недоверчивые возгласы.

– Да неужто мавр пошел на это?

– Ничего другого ему не оставалось.

Руй Диас дал им время переварить эту новость. Урезать их долю – то же, что подергать за бороду, но делать нечего – каждый обязан взять на себя часть этой ноши. Слишком уж гладко все идет.

– От нашего лагеря до Сарагосы – пол-лиги, – сказал Минайя, меняя предмет разговора. – Можно будет отпускать туда наших?

– Тут скоро откроют всякие ларьки со съестным и вином, чтобы не надо было таскаться в город, однако там не нальют ни капли до полудня и после захода солнца. А если кто напьется – особенно на глазах у мусульман, – будет сурово наказан.

Бойцы снова переглянулись, и Минайя продолжал гнуть свое:

– Все же насчет города, Сид… Время от времени надо будет сходить…

– Мне стычки и драки не нужны. Ходить будут только мелкими партиями – и по делу: запастись провизией или выполнить мой приказ. Это всех касается. – Он строго оглядел своих помощников. – И вас тоже.

И замолчал, давая возможность осмыслить сказанное. Потом сделал еще более суровое лицо:

– А кто все же окажется в Сарагосе, должен уяснить себе и запомнить накрепко: к женщинам не приставать, в мечети не соваться, платить без разговоров, сколько скажут, и вообще вести себя учтиво, кто бы перед вами ни оказался – мавр, иудей или мосараб.

– Кстати, насчет женщин… Говорят, там целый квартал такой есть… – заметил Мартин Антолинес.

Лица расплылись в улыбках надежды и упования. Руй Диас покосился на монаха, который с безразличным видом теребил свой цингулум, словно внезапно лишился слуха.

– Запрещаю соваться туда.

– Позволь, Сид, как же это так?.. – разинул рот Мартин Антолинес.

– Не позволю. Неподалеку от лагеря поставят барак, где поселят сколько-то женщин.

– Мавританок?

– Здесь других нет.

– М-м-мне н-нравятся мавританки, – сообщил Педро Бермудес.

– А мне – нет, – проворчал Диего Ордоньес.

Руй Диас холодно посмотрел на них, и все примолкли. Тогда он обернулся к монаху:

– Есть возражения, фратер?

Тот кашлянул, прочищая горло:

– Ну… Может быть… – и снова прокашлялся. – В сущности говоря, воздержание…

Руй Диас вскинул руку, обрывая едва начавшуюся проповедь:

– Они – воины. Мужчины, которым нужна разрядка. А перед лицом неизбежного одинаково грешны и тот, кто услаждал плоть в одиночестве, и тот, кто делал это в компании с другой плотью. Ты не находишь?

– Может быть, и так… – не без внутреннего усилия согласился монах.

– Так оно и есть, фратер… Нам надо держать отряд в покое. И для этого существует таинство исповеди. Чтобы все расставить по местам.

– Аминь, – со смехом сказал Диего Ордоньес.

Во всяком случае, подчеркнул Руй Диас, это следует довести до сведения всех и каждого. Положение у них щекотливое, непростое, прямо скажем, положение, и много чего придется показать и доказать, прежде чем они смогут чувствовать себя в безопасности. И он никому не даст сорвать этот замысел.

– За каждое нарушение дисциплины – тридцать плетей, – продолжал он. – За серьезные проступки – вздерну. Тому, кто оскорбит мавра, отрежу язык, кто убьет – повешу, но сперва отрублю руки. Кто изнасилует женщину, выдам властям Сарагосы, а они с него сдерут кожу заживо. Все понятно?

Воины угрюмо молчали. Осмысляли сказанное. Руй Диас оглядел их всех поочередно, и в глазах Минайи, оказавшегося последним, прочел безмолвное одобрение, столь нужное ему в эту минуту. Все уже было сказано.

– Ну и прекрасно, если так. А теперь поставьте-ка у въезда в лагерь виселицу с готовой петлей, да чтоб отовсюду было видно – пусть напомнит, если кто забудет.

Солнце уже светило во всю мочь и согревало утренний воздух в той части сада, где под богато изукрашенным арочным портиком стоял стол и два раскладных креслица, отделанных кожей. По столу были разложены пергаменты, на которых придворные картографы – у эмира Сарагосы имелись мастера этого дела – в подробностях изобразили северо-восточную границу страны. Мутаман после того, как они с Руем Диасом долго прокладывали маршрут предполагаемого похода на Монсон, только что ушел, и кастилец, оставшись один, в последний раз оглядывал карту. Пора было возвращаться в лагерь, где уже трое суток назад обосновалось его войско.

Хороший вышел разговор, удовлетворенно думал он. Шел легко и плавно, сильных расхождений не выявил. Мутаман умел задавать вопросы и, главное, выслушивать ответы – качество редкое для сильных мира сего. С кастильцем был любезен, расположен к сотрудничеству и склонен содействовать во всем, что потребуется. Оказался человеком даровитым, понимающим ценность нового приобретения и готовым извлекать из него пользу в полной мере. Беседу вел уважительно и учтиво, порою слегка насмешливо – чтобы собеседник знал свое место и не забывал, какое расстояние разделяет их, однако ни разу не выказал пренебрежения или высокомерия. Разумеется, в этом был расчет, однако собеседники, сколь бы розно ни было положение монарха и наемного воина, они явно нравились друг другу. Искренность и самообладание кастильца и умная благорасположенность мавра способствовали тому, что разговор тек столь легко, сердечно и непринужденно. Мы с ним – одного поля ягоды, подумал Руй Диас, и при одном раскладе смогли бы стать друзьями, а при другом – так же, совершенно естественно, уважительно и спокойно – смертельными врагами на поле брани.