Ангел Каралийчев - Весна

— Сделаю тебя кыр-агасом — полевым начальником.

Зарыдали матери, жены и дети заговорщиков. Зазвенели кандалы по дорогам Тетевенского и Ловечского края, тюрьмы были битком набиты людьми, а оттуда оставалось лишь два пути: либо в Диарбекир [7] Крепость в Турции, место заключения участников болгарского национально-освободительного движения. , либо на виселицу.

Когда главный апостол вошел в неприметный, расположенный в Варошском предместье дом Велички Хашновой, старшей дочери ловечского попа Лукана, хозяйка встретила его дрожащая, растерянная, измученная тревогой и бессонными ночами. Было раннее зимнее утро. Третий день рождества 1872 года.

— Никто не видал тебя, бай Васил? — спросила она, запирая на засов калитку.

— Шел мимо церковной ограды, видел твоего отца — он входил в церковь, но я не стал его окликать.

— И хорошо сделал. Входи скорей, а то соседка все вынюхивает, глаз с нашего дома не спускает, разрази ее господь!

Левский переступил через порог, снял с головы феску и повесил на гвоздь. Вытер ладонью мягкие снежинки, застрявшие в негустых русых усах, присел на низенький табурет у очага, стянул башмаки и протянул к огню окоченевшие руки и замерзшие ноги в белых теплых чулках.

Величка сложила руки на животе и сказала:

— И что же это такое делается, бай Васил!

— Вот ты мне и ответь, — поднял на нее Апостол синие свои стальные глаза.

— Самых лучших наших людей изловили, а за твою голову обещана награда в пятьдесят тысяч.

— Кого взяли? — спокойно спросил Левский.

— У нас, в Ловече, первыми забрали старого моего отца, брата Марина и Димитра Пышкова. Пятнадцать дней продержали тут, а потом увезли в Софию. Усадили на коней, ноги заковали в цепи, концы цепей прикрепили к седлам, на руки надели кандалы. Только отцу ног не заковали. Увезли их — и как в воду они канули. Но — долго ли, коротко ли, смотрим, отец вернулся. Выпустили. Этот аспид Димитр, как увидел его, замотал головой: «Не того, говорит, попа сцапали. Тот низенький, пузатый».

— Кто?

— Да отец Крыстю, председатель комитета.

— А что с ним?

— Ничего. Турки и волосу не дают упасть с его головы, потому что он да Димитр одного поля ягода. Чтоб его громом разразило! Чтоб его собаки живьем растерзали!

— Не может того быть!

Левский вскочил. Глаза его метали молнии. Величка испуганно отпрянула и заговорила уже спокойней:

— Сиди, бай Васил, сиди. Ты еще ничего не знаешь. Когда отца моего выпустили, каймакам послал человек пять-шесть стражников за отцом Крыстю. Они перемахнули через ограду и мигом его доставили. Как они с ним там поначалу в арестантской обошлись, не знаю, но у него от страха язык отнялся. Борода трясется. А каймакам — турок хитрый. Дождался, когда поп начал выть от боли, взошел в арестантскую и прогнал стражников. Вроде вырвал ягненка из волчьей пасти. Привел к себе, напоил, накормил, стал чего-то нашептывать на ухо. О чем они там шептались между собой, не могу тебе сказать, но только поп вернулся домой целехонек — хотя и малость не в себе. Попадья кинулась расспрашивать, как да что, а он только рукой махнул: «Чего там, моя песенка спета».

Однажды утром нашли мы с Гечо у себя во дворе подброшенное кем-то письмо. В письме говорилось: не мешкая отнесите в виноградник у Саракая комитетские документы и бумаги. Внизу подпись: Дервишоолу Арслан. Письмо будто от тебя, а почерк незнакомый. Взяло нас сомнение. Я и говорю Гечо: «Тут дело нечистое, надо разобраться». Взяли мы мотыги и — на виноградник. Подходим к развилке дороги и вдруг смотрим — поп Крыстю. Только он нас заприметил — юрк в кусты, точно ящерка. А из-за деревьев выскочили четверо стражников и давай нас обыскивать. Найти, конечно, ничего не нашли, облаяли нас и говорят: «А ну, поворачивай домой!»

Левский обхватил руками голову.

— Не может того быть! Отец Крыстю — боец из легии Раковского, преданный народному делу человек, привлекший к нему столько сторонников, — и вдруг изменил святому нашему делу?! Уму непостижимо. Я должен нынче же разобраться во всем. Мне необходимо повидать отца Крыстю.

— Не надо. Он опасный человек.

— Ежели он и впрямь пошел на измену, я его уничтожу!

— Всю кашу заварил Димитр Обшти. Кабы он молчал…

— Ну, этому я решил заткнуть рот навсегда. Когда я узнал, что, несмотря на мой запрет, он собирается ограбить казну, я направил экзекутора Тырновского комитета Христо Иванова, чтобы с ним покончить. Христо вывел его из Орхание в лес, приставил ему к виску револьвер и объявил, что сейчас расстреляет его за нарушение клятвы. Обшти упал перед ним на колени, поцеловал револьвер и снова поклялся, что откажется от грабежа и будет подчиняться приказам главного апостола. Сердце Христо смягчилось, и он простил Димитра. Оставил его в живых.

— Ох, бай Васил, заговорилась я и совсем позабыла спросить — может, ты голоден? Гечо, неси скорей кровяную колбасу, там, в кастрюле! — крикнула Величка мужу, который в это время в летней кухоньке, присев на корточки, нарезал мелкими кусочками сало и вытапливал жир.

— Прежде, Величка, посвети мне, хочу забрать из тайника свои бумаги, — сказал Левский, входя в горницу. Он сдвинул в сторону деревянную кровать и открыл вход в тайник, где было темно, как в могиле. Пахнуло затхлым запахом сырости и бумаги. Величка поднесла ближе зажженный светильник. Слабый свет озарил крохотный темный закуток. Сверкнули полированные рукоятки револьверов, сваленных в правом углу. Рядом — груда патронов с свинцовыми пулями. На стене — ружье Remington и сабля Апостола. На одном из гвоздей висела новая каракулевая шапка с орлиным пером и золотой кокардой — разъяренным львом с поднятой лапой. Поверх большой связки комитетских бумаг лежал бинокль. Все это главный апостол подготовил ко дню восстания.

Левский обвел глазами тайник и, убедившись в том, что все на месте, потянулся к своей сабле. Ласково провел рукою по ножнам и, не поворачивая головы, сказал Величке:

— Этот клинок выковал мне дед Христо, ножовщик из Белиша. Отменный мастер. Острая — волосок пополам рассечет. Эх, Величка, опоясаться бы мне этой саблей да взметнуть ее над головой — увидела бы ты, каков я есть! Ну-ка посвети получше, я соберу бумаги.

— Куда ты их хочешь унести?

— Отсюда их надо убрать во всяком случае.

Величка засуетилась, проворно накрыла на стол, нарезала хлеба, подала колбасы, достала с чердака целую связку сухого винограда.

— Вина не нацедили, знаем, что ты его не жалуешь, — сказала Величка, подкладывая ему колбасы на тарелку. — Кушай на здоровье, бай Васил!

Когда поели, Левский обратился к Гечо Хашнову и сказал:

— Первым делом, Гечо, сходи к отцу Крыстю на дом и скажи ему, что я буду ждать его нынче ночью на Кыкринском постоялом дворе. Пускай принесет мне все комитетские бумаги. Буду ждать до вторых петухов. Так ему и передай. Потом зайди к Николе Сиркову и скажи, чтоб раздобыл мне коня в дорогу. А я тем временем вздремну — всю ночь напролет шел без отдыха.