Ангел Каралийчев - Весна

— Прощайте, братья! Прощай, милое сердцу отечество! За тебя отдаю свою жизнь!

Остервенелые, взбешенные стражники Юсеина Бошнака бросили раненого Левского в телегу, а Христо Латинца и Николу Медника погнали связанных позади. Коня, в седле которого были упрятаны комитетские бумаги, они тогда так и не хватились. Как выехали на Севлиевскую дорогу, разъяренные стражники, не будучи уверены, что у них в руках сам главный руководитель восстания; столкнули Николу в придорожную канаву, повалили, стали яростно молотить по нему палками и допытываться:

— Левский это? Говори!

Но стойкий болгарин был нем как могила.

Когда подъехали к конаку ловечского каймакама и втолкнули Левского в помещение стражников, в дверях показалась голова предателя, попа Крыстю, который, вместо того чтобы самому явиться на Кыкринский постоялый двор и ответить за свои деяния, подослал туда вооруженных турецких стражников.

— Как же так, Васил? Как это случилось? — спросил лукавый поп.

— А вот так… Есть о чем толковать, — с великим презрением и сдержанной яростью ответил Апостол, пристально глядя своими ясными, не знающими страха глазами в лицо предателя.

Поп Крыстю попятился.

Двадцать три конных стражника конвоировали подводу с арестованными в Велико Тырново. Две сотни конных полицейских выехали на Марно поле встречать опаснейшего из врагов Оттоманской империи. Левского и его товарищей пересадили в две крытые повозки. Всадники пришпорили коней, и кибитки загромыхали по неровной булыжной мостовой к Баджарлыку. Тырновские красотки так и прилипли к окнам, чтоб полюбоваться даровым зрелищем. В конаке паша подверг троих революционеров допросу. Никола и Латинец по-прежнему утверждали, что знать не знают человека, которого везли вместе с ними связанного по рукам и ногам. Но Левский, увидев в руках паши свой портрет, признался:

— Да, я Васил Левский.

Тырновский паша, который выбился из сил, рассылаючи солдат по следу неуловимого апостола, от радости расплылся в улыбке и приказал своим телохранителям угостить арестованных кофе, небет-шекером и как следует накормить. И даже распорядился послать за лекарем, чтобы тот наложил целебную мазь и перевязал рассеченное ухо Левского — у того уже заметно отекло лицо.

На следующее утро повозка с арестованными в сопровождении трех десятков всадников, вооруженных ружьями и длинными саблями, двинулась к Севлиеву. Пока проезжали улицами, руки арестованных оставили свободными, но когда поравнялись с виноградниками и Хаджи Минчовой чешмой, надели на них кандалы. Левую руку Левского приковали к правой руке Николы. С грустью смотрел Апостол в последний раз на знакомые ивовые рощицы, на зеленые воды Росицы, на запертые мастерские старого ремесленного квартала в Севлиеве.

Ловеч проезжали на Васильев день. Ребятишки с ветками кизила в руках, испуганно моргая, глазели из подворотен на связанных революционеров. Выехав за пределы города, с которым у него было связано столько воспоминаний, где было столько дорогих сердцу людей, Апостол обернулся назад и долго глядел на побелевшие крыши Вароша, за которыми смутно виднелся крест старенькой церквушки попа Лукана…

Их повезли дальше. Левский был в одних ноговицах — башмаки он потерял во время схватки на постоялом дворе. Рана давала о себе знать. Лицо посинело, стало страшным. Он дрожал от холода — ветхий турецкий кафтан ничуть не грел. Заметив, что у него от стужи зуб на зуб не попадает, стражники опустили полог кибитки, чтобы не так дуло. У них был строгий наказ — доставить его в Софию живым. В Луковите всем трем арестованным заковали ноги в тяжелые ржавые кандалы. Триста конных стражников окружили в Орхание кибитки с арестованными и повезли их дальше. Турки очень боялись темного леса у Арабоконакского перевала.

Обе повозки затряслись по расшатанному деревянному мосту через Искыр. Миновали молодые ивы, посаженные батраками Мидхад-паши. Проехали кривыми улочками Софии и остановились перед зданием казармы подле конака паши. Двое стражников подбежали, схватили раненого Апостола — один за плечи, другой за ноги и втащили в казарму. С ржавым скрипом раскачивались на нем кандалы. На дверь повесили огромный замок. Два солдата, вооруженные ружьями с примкнутыми штыками, встали у дверей.

Суд собрался в конаке. Среди судей оказалось четверо «болгар» во главе с только что прибывшим из столицы царьградским сановником Хаджи Иванчо Пенчовичем, членом султанского шурай-девлета — государственного совета, специальным посланцем падишаха. Судьи были облачены в парадные одежды. На сверкавших золотом и серебром мундирах горели ордена.

Ввели Апостола. Он был в солдатской шинели, голова забинтована. Председательствующий Али Саиб-паша предложил ему сесть. Прежде чем опуститься на стул, Апостол долгим, внимательным взглядом обвел членов суда — людей, явившихся сюда для того, чтобы отнять у него жизнь. Глаза его встретились с глазами Хаджи Иванчо. Мурашки забегали по спине турецкого вельможи. Сердце испуганно заколотилось. Расшитый золотом воротник стал тесен. Вспомнился ему тот осенний день в Константинополе, когда он столь опрометчиво согласился встретиться с этим заклятым врагом султана. Подсудимый был тогда в одежде писаря, в модной феске, с тростью в руке. Он сказал Иванчо и доктору Стамбольскому:

— Я пришел к чорбаджиям и патриотам Болгарии, чтобы собрать денег на великое дело.

Расчувствовались константинопольские богатеи, развязали кошели и выложили 146 лир. А вдруг он сейчас упомянет об этом? Прощай тогда всё — и богатство Хаджи Иванчо, и сама жизнь. Но Левский отвел от него взгляд и впился глазами в мешок, сваленный у ног председательствующего. Там были документы, протоколы заседаний комитета, типографски отпечатанные уставы, листовки, воззвания. А рядом с мешком аккуратно, как в лавке, разложены вещественные доказательства: две бельгийские винтовки, револьверы, французское ружье и черкесские кинжалы.

Али Саиб заговорил:

— Имя?

— Васил, Иванов сын, родом из Карлова. Лет от роду тридцать шесть. Люди называют меня еще Дьяконом Левским.

— А еще называешься ты Дервишооглу Арсланом. И Кешиш Пырваном пишешься. Для чего у тебя столько имен?

— Для разнообразия! — ответил Апостол, и легкая усмешка пробежала по его лицу.

— Из бумаг, обнаруженных у арестованных мятежников, явствует, что ты — один из главных руководителей Временного правительства Болгарии…

— Из каких бумаг? — прервал его Левский.

Паша медленно нагнулся, развязал мешок и вытряхнул на пол его содержимое. Затем выдвинул ящик своего стола и достал оттуда целую пачку фотографий Каравелова, Ангела Кынчева, Обшти, Левского.