Ангел Каралийчев - Весна

— Кто из них знаком тебе?

— Все и никто, — ответил Левский.

Паша в растерянности оглянулся на остальных судей: он не понял, что хотел этим сказать подсудимый.

— А достопочтенного Димитра Обшти знаешь? — закричал Али Саиб.

— Нет! — резко бросил в ответ Левский.

Тогда председательствующий знаком приказал ввести Димитра Обшти. Когда виновник налета на орханийскую почту вошел в залу, Левский исподлобья взглянул на него и стиснул зубы. Димитр Обшти начал давать пространные показания о Левском, о его деятельности и его сподвижниках. Апостол слушал, слушал и наконец не выдержал. Вскочил и, весь дрожа от гнева, плюнул предателю в лицо. Председательствующий приказал увести Обшти. И когда гнев Левского утих, Али Саиб-паша продолжал допрос:

— Кто твои соучастники в городах и селах?

— Их миллионы — весь болгарский народ.

— Какие цели ставило перед собой Временное правительство?

— О них сказано в нашем Уставе.

— Какими путями ваше правительство намеревалось достичь своих целей?

— О них сказано в Воззвании.

— По чьему указанию совершались политические убийства? — поднялся Шакир бей эфенди.

— По моему! — прозвучал голос того, кто решил всю ответственность взять на себя.

— А кто исполнял твои приказания? — снова спросил бей.

— Люди, на которых это было возложено.

— Кто они?

— Я их не знаю.

Бей опустился на место. Твердость этого непреклонного революционера поразила его. Затем встал софийский мютесариф Махмуд Мазхар-паша.

— Пусть подсудимый скажет, у кого куплены бельгийские винтовки.

— У торговца, который продавал их, — ответил «Невский.

— На какие деньги?

— На деньги организации.

— Кто вам их дал?

— Все и никто.

— Где находится Временное правительство?

— Всюду и нигде.

Мазхар-паша пожал плечами и сел, глубоко задетый ответами подсудимого. Тогда встал Хаджи Иванчо Пенчович.

— Разве мало вам было свободы религии, дарованной нам всемилостивейшим падишахом, что вы принялись бунтовать народ против законной власти?

— Свобода религии — не более, чем жалкая подачка, которой могут удовольствоваться лишь старухи да холуйствующие чорбаджии. Болгарскому народу нужна политическая свобода, которую он завоюет революционным путем! — спокойно произнес Левский, внимательно разглядывая расшитый золотом мундир этого раскормленного султанского прихвостня.

— Раскаиваешься ли ты в смерти тех, кто был убит по твоему приказу?

— Не больше, чем раскаиваются турецкие аги, уничтожающие болгарский народ.

— Признаешь ли себя виновным?

— В той же мере, в какой признают себя виновными турецкие судьи, когда приговаривают человека к смерти и велят палачу вздернуть его на виселицу или же отрубить ему голову.

— Будешь ли просить султана о помиловании?

— Милости ни у кого не прошу! [9] Часть показаний Левского на суде приведена по книге Стояна Заимова «Дьякон Васил Левский». (Прим. автора.)

Али Саиб-паша поднял вверх руку и хриплым голосом провозгласил:

— Приговор!

— Виселица! — крикнул Хаджи Иванчо Пенчович и вывел под приговором свою замысловатую подпись. Ему не терпелось поскорее затянуть петлю на шее этого бесстрашного мятежника, потому что, подобно еленскому чорбаджии и церковнику Николе Михайловскому, Хаджи предпочитал быть последним стражником в Багдаде, нежели первым человеком в свободной Болгарии.

Главный апостол свободы, неустрашимый революционер, преданнейший сын родины, который говорил, что если он выиграет, то в выигрыше будет весь народ, а если проиграет, то поплатится лишь он один, оратор и певец, неподкупный болгарин, духом тверже стали, был повешен на окраине Софии, за старинной краснокаменной церковью… Стоял морозный зимний день. Буйный ветер нес перекати-поле по широкой Софийской равнине. С карканьем кружило над виселицей воронье. Онемев от скорби, убитые горем болгарские патриоты издали смотрели, как палач затягивает петлю на шее Апостола, боровшегося за чистую и святую республику.

Вечером того же дня из ворот конака вышли двое вельмож — в теплых длинных шубах, в фесках алого бархата и сверкающих сапогах мягкой кожи, тихо поскрипывавших по замерзшей земле. Они прошли мимо церкви, миновали казармы и направились к виселице. Это были Хаджи Иванчо Пенчович и Махмуд Мазхар-паша. Оживленно разговаривая, помахивая своими окованными серебром палками, они с наслаждением вдыхали свежий морозный воздух. Вышли поразмяться после нескончаемой трапезы в конаке. Подойдя к виселице, Махмуд Мазхар поднял свою палку, толкнул тело повешенного, и оно, словно ожив, закачалось. Протяжно и жалобно заскрипела перекладина. Зашуршал илям — приговор, приколотый к груди казненного.

— Окоченел! — сказал паша.

— Так ему и надо. Всех до одного извести, кто подымет руку на падишаха! — угодливо проговорил Хаджи Иванчо, не в силах оторвать глаз от своей подписи под приговором.

— Из всех врагов падишаха этот был самым грозным. Смотреть на него не могу. Убрать, свезти на кладбище! — приказал паша.

Стражники побежали за подводой.

Стоял февраль 1873 года.

Перевод М. Михелевич.

Конные стражники с ружьями-мартинками через плечо и кривыми ятаганами на боку вывели доганхисарских гайдуков из Галлиполийской тюрьмы и погнали их на север к Текирдагу. Четверо арестантов, еще совсем молодые люди, были босы, в рваных шерстяных шароварах, подпоясанных красными фракийскими кушаками, в плохеньких суконных крестьянских жилетках. Руки их были крепко связаны ременным жгутом. Стражники гнали юношей и грозились, что, как только доберутся до кустарников, покрывающих предгорья, расправятся с ними и вернутся к женам в Галлиполи. Однако, миновав село Кавак, первый всадник поднял руку и молча указал налево. Арестанты свернули по направлению к Кешану. Шли целый день, пересекли много сухих оврагов и наконец спустились в долину Марицы. Кони устали, но пленники шли легко, как олени. К вечеру перешли Марицу и остановились на ночевку в маленьком болгарском селе с белыми мазанками, смотрящими на улицу оклеенными бумагой оконцами. Пленников загнали в погреб и заперли на засов, а стражники развели костер и улеглись у входа, словно сторожевые псы. На заре снова двинулись в путь по кривым дорогам Беломорской равнины к Солуну. Неделю шли босоногие арестанты по раскаленной дороге и с любопытством глядели по сторонам. Они перешагивали через черепах, змеи обвивали их ноги и уползали в заросли под маслины. Каждый раз, когда они останавливались у источника с замшелыми каменными колодами, рука какого-нибудь сердобольного болгарина ставила перед ними деревянное блюдо с четырьмя ломтями черного хлеба, посыпанного солью и перцем. Голодные юноши протягивали туго стянутые руки, с трудом брали хлеб и с жадностью подносили ко рту. Затем долго, с наслаждением, пили воду из источника.