Елена Ронина - Три женщины [litres]

Тамара постаралась перевести разговор на ничего не значащие для обоих темы.

Вечером рассказала про звонок мужу.

– Представляешь, звонил Лопухов.

– Это еще кто? – удивился Ковалев.

– Да мы еще знакомились на вокзале. Попутчики наши. Авдотья Никитична и Владимир. Ты ему еще телефон давал.

– А, ну да, что хотел?

– Ну мы же в гости его приглашали, вот намекал. Я, естественно, сказала, что не раньше чем через месяц, поскольку ты в командировку уезжаешь.

Николай посмотрел на жену.

– Ну и умница.

Разговор был исчерпан.

А Тамара бессонной ночью все думала про Лопухова. И сама себе удивлялась, почему он не идет у нее из головы, и не спит вот. Нет, Володя для их семьи имя несчастливое. Вот и за мамой лейтенантик Володя ухаживал. И что? Да ничего! С этими мыслями она наконец заснула.

Женщины на московских улицах смотрели на Тамару оценивающим и снисходительным взглядом. Девушку эти взгляды коробили, мол, провинция! Хотя почему, собственно? Одета она значительно лучше многих из них. Ну что это за платки на голове? У них в Алымске уже давно все носят шляпки или береты. Тоже мне, столица! Или эти темные пальто? Последнее пальто, которое купила Тамара, – светло-бежевое. Скорее даже песочного цвета. А здесь? Правда, на улицах грязно, и воздух другой, не так, как дома. Может, потому все одеты в темное, чтобы не пачкалось? И под ногами вечная слякоть. Нет, дома не так. В валенки ноги вставил и побежал, а здесь? Сразу промокнешь. Без галош никуда! А Тамара и не в валенках приехала, в красивых модных ботах. До чего удобно, вставляешь ногу прямо в туфельке и пошла!

Тамара выделялась на улице и своим красивым светлым пальто, и этими самыми ботиками, и затейливой шляпкой с брошкой-заколкой сбоку. А чувство неуверенности в себе все же сохранялось. И хотелось домой, в Алымск. К маме.

Пальто Тамара купила за год до переезда. Наверное, это была первая вещь, не сшитая мамой, а купленная. Как раз приехали на рынок прибалты и прямо с машины продавали красивые шерстяные вещи – пальто, платья, кофты с ручной вышивкой, юбки в складку. Тамара выбрала пальто, оно стоило дороже всех вещей, но у нее были деньги, и ей хотелось, чтобы осталась память. Память от папы. Последний от него привет и их общее «прости».

Письмо о реабилитации пришло в обычном конверте, даже не в заказном. Его не принес почтальон, не посмотрел людям в глаза. Просто бросили в почтовый ящик. Простой конверт со штампами, а в нем целая жизнь семьи. 21 год неведения, страха, унижений, скитаний по чужим домам, постоянная нехватка денег.

«Сообщаем вам о том, что Алексей Павлович Семашко реабилитирован в связи отсутствия преступления».

Там же был приложен приговор: «5 лет лишения свободы с пребыванием на исправительных работах.

Судьба обвиняемого: Пропал без вести».

И еще справка: «Семья погибшего может получить в собесе пенсию на Семашко Алексея Павловича в размере двух окладов».

Письмо пришло в воскресенье, Тамара осталась с Наташенькой ночевать на выходные у мамы. Коля уже уехал в Москву, и дочь частенько оставалась у матери. Борис тоже забежал позавтракать. Как раз по дороге он и достал письмо из ящика.

– Мам, посмотри, что-то официальное. Может, тебе какая грамота, или за электричество недоплатили, – и бросил небрежно конверт на этажерку.

– Марок сколько, бабуся, ты мне потом конверт отдашь? – сразу засуетилась маленькая Наташенька.

– А зачем он мне сдался, конечно, отдам, – Роня ловко переворачивала на сковородке блины.

– Борюнь, ты прямо чувствуешь, как я что вкусное затею, ты тут как тут! – Роня от души радовалась приходу сына. Смеялась над своей матерью, что та баловала внука, а теперь и сама не знала, какой кусочек получше ему подсунуть.

– Мам, а у тебя всегда все вкусное. Хоть ты затеваешь, хоть нет. Жена так никогда не приготовит.

– Нечего подлизываться, – Роня несильно хлопнула сына по лбу, – а то я не знаю, какая Нина у тебя кулинарка, нам всем поучиться.

– Тома, – повернула Роня голову в сторону дочери, – посмотри, что там пишут. А вдруг и действительно вашу маму чем отметили. А что? Или я столько лет на одной фабрике не отработала?

– Конечно, мам, – Тамара стала вскрывать конверт, – только теперь у тебя, слава богу, дети выросли, можно и без всяких премий прожить.

– Это верно, я счастливая мать. И сын, и дочь, оба с высшим образованием. Моя мечта сбылась, – Роня ловко скидывала блины на красивую синюю тарелку.

Наташа не знала, куда ей смотреть, то ли сторожить марки, то ли блины. Таких кружевных, в ровных дырочках, блинов не могла печь даже ее мама. Самый вкусный завтрак на земле. В десертной тарелке – густая сметана, в крошечной кастрюльке – растопленное масло. Это ж какое чудо. Главное – макать блин быстро. А для этого нужна сноровка. Сначала свернуть блин ровным треугольником и закатать его в трубочку, потом быстро обмакнуть в горячее масло, зачерпнуть свежей сметаны – и в рот. У Наташи аж слюнки потекли от предвкушения.

– Томочка, что ты молчишь, по чью там душу? И все, все, быстро к столу, я закончила, Натуля, бегом!

Роня вбежала из кухонного закутка с тарелкой, доверху наполненной блинами. Стол уже полностью накрыт, чай заварен. Семейный воскресный завтрак можно начинать. Наташа первой села за стол.

– Борюня, Томуня! – Роня очень любила вот такие семейные завтраки. Когда ее дети вместе с ней, и все в жизни сложилось, и она спокойна. Она перевела счастливый взгляд на дочь. Тамара сидела на диване, не отрывая глаз от письма. По напряженному взгляду дочери Роня поняла: что-то произошло. Она неловко опустилась на простой деревянный стул.

– Что?

Тамара подняла на мать глаза, полные слез. Она ничего не могла сказать.

– Вот, мам… – и расплакалась. Роня села рядом, с опаской взяла листок с машинописным текстом.

«Алексей Павлович Семашко… реабилитирован».

Дальше Роня читать не могла. Что же это, как же? Как же так? За что? Столько лет? Слезы душили ее. Она редко плакала, тем более при детях. Нельзя было плакать. Они не должны бояться, они не должны чувствовать ее страхи. Нет, у них должно быть детство. И она все сделала, чтобы детство это у них состоялось. Все взяла на себя. Ей некому было пожаловаться все эти годы, свою трагедию она пережила одна. Работа от зари до зари, так, что руки сводило от вечного шитья, глаза переставали видеть. Боли головные замучили. Боялась, не сможет прокормить, не найдет для своих детей куска хлеба. Но даже это не так важно. Страшно было, что придут и арестуют ее, а их – по разным детдомам, и она никогда их больше не увидит. А смогут ли выжить ее Томочка и Борюня? Столько лет вздрагивала от каждого ночного шума, от каждого скрипа. Все ждала, сейчас постучат, это за ней. Нет, о себе не думала. Может, один раз, когда позвал тот лейтенант, что-то колыхнулось в груди. А ведь все же женщина. Но шальные мысли сразу сумела отбросить. Какая уж женщина? Это теперь не про нее. Сохранила детей, это главное. А еще думала про своего Алешу и ночами не спала, представляя, какие муки он терпит. Может, пытают, может, бьют, выколачивая признания. И стонала ночами, пытаясь хотя бы часть боли принять на себя, и еще сильнее прижимала к себе детей. Главное – спасти их.