Елена Ронина - Три женщины [litres]

И вот эта бумажка. Просто письмо. Даже нет извинений. У нее перекошена вся жизнь. Ей 50 лет, выработанная женщина, ни разу не брала отпуск, никуда не ездила отдыхать. Возьмет отпускные, и опять на работу. Зато Борюне пальто выправила и сможет деньги в Красноярск высылать ему на учебу.

Они плакали все вместе, три взрослых человека. Сидели, обнявшись на диване, и плакали, и невозможно было остановиться. Рядом стояла маленькая Наташа и ничего не могла понять. Взрослым было не до нее. Когда-нибудь они все расскажут этой девочке. А сейчас каждый вспоминал свое, 21 год жизни без Алексея Семашко.

И не могли поверить и принять то, что это просто ошибка. Ошибка государства, в котором они жили, за которую расплачивались своей судьбой. Они выжили, и они достойно несут фамилию отца. Только вот какою ценой.

Первый раз Тамара приехала в Москву четыре года назад, в 58-м году.

Николая отправили на слет секретарей комсомола, и он взял с собой жену.

– Мам, как думаешь, ехать?

– С ума сошла, еще спрашивает! Бегом бежать.

– Да ну, неудобно как-то, я там не знаю никого.

– Ой, Томка, в кого ты у меня такая. Ты жена первого секретаря горкома комсомола! А она все не знает да ей неудобно. Ты ж с Николаем едешь!

– Ну да.

– Его знаешь?

– Мама!

– Что «мама»?! В конце концов, учись быть и просто женой, и нести это звание достойно.

Тамара никогда не бравировала должностью мужа. Она любила его не за должность, а просто своего Колю. Единственного, умного, порядочного, самого-самого. И он ее любил, она это знала, хотя внешне она, наверное, и уступала его теперешнему окружению. А здесь – Москва, столичные девушки, и одеты лучше, и умнее, и красивее. А вдруг Николай посмотрит на нее другими глазами, начнет сравнивать. А сравнение-то и не в ее пользу!

Роня чувствовала все сомнения дочери.

– Томочка, уверяю тебя, Коля тобой гордится тоже. И потом, это ведь как себя преподашь! А ты будь в себе уверенной, не тушуйся. Да, городок у нас небольшой, сибирский, но в нашей стране, слава богу, все люди равны. Вот, Николая же на слет посылают. А он, между прочим, обычный деревенский парень. И заметили его, и выдвинули, Сталинскую стипендию все годы в институте получал. И ты не хуже.

– Мам, я хуже. Я же Сталинскую стипендию не получала.

Мать и дочь обе рассмеялись.

И Тамара поехала. Вот она, Красная площадь, и Мавзолей. Неужели и туда пойдем, и Ленина увидим? Нет, этого не может быть. Большой театр, улица Горького.

Коля водил жену за руку по всей Москве, они ужинали и в кафе театра «Эрмитаж», и в «Национале».

– Коль, нет, ну додумались, фонтан посреди ресторана. Мама ни за что не поверит!

– А ты расскажешь, вот и поверит. А потом, Тамар, мы обязательно и Рахиль Моисеевну сюда привезем, уж она-то заслужила.

Тамара с благодарностью смотрела на Николая. Ну какой у нее муж! Не всегда, может, ласковый, но справедливый. Вот сейчас про маму сказал, ведь никто за язык не тянул, а знал, что для Тамары это очень важно. Может, самые важные слова, даже лучше признания в любви. Он помнит про ее маму. А главное, не просто так обещает. Уже два раза отправлял мать в санаторий. В Хосту и в Сочи. Сколько же было радости!

– Коль, и твоих привезем.

– А что, и моих тоже. Представляешь, если мать этот фонтан увидит. Сразу скажет: «Чёй-то? Воды, что ли, девать некуда?»

И за это качество Тамара любила мужа, он очень уважал родителей и видел их деревенские недостатки, никогда этого не стеснялся, умел относиться с юмором.

Два дня Николай с Тамарой гуляли по Москве, а потом поехали в Ленинград. Сказка, она и есть сказка.

Эрмитаж, белые ночи, Екатерининский дворец. Только бы ничего не забыть, только бы все запомнить. И ребятам в школе рассказать, и маме.

В последний вечер пошли в Мариинский на «Лебединое озеро». Золото, хрусталь, блеск, глаза слепит. Немного расстроил Николай. Перебрал за обедом и уснул сразу при звуках увертюры. Периодически просыпаясь, громко спрашивал:

– Все еще пляшут? Сколько можно? Тамар, пошли домой, – и все порывался встать и выйти из зала.

– Женщина, уймите своего мужа, – шикали ей с соседних мест, – бескультурье какое. Понаехали!

«Позор, какой позор», – тушевалась Тамара, но уйти не могла – когда еще такое счастье в жизни выпадет! Нет, и пусть они мешают, балет она досмотрит.

Наутро Николай не извинялся.

– Не выдумывай, дело обычное. Пойдем покупать подарки домашним. Да и тебе что-нибудь купим.

И Тамара переставала выдумывать. Помнит про дочку, про родителей, все-таки молодец.

– Ой, да мне не надо. А вот Наташе ботиночки бы.

– Ну, значит, купим ботиночки, – весело соглашался Николай.

В этот приезд все по-другому. Одно дело просто приехать на три дня, и совсем другое, когда насовсем. И тогда, четыре года назад, все-таки было лето и солнце, а сейчас хмурые, пасмурные дни не добавляли настроения. И она снова и снова вспоминала дом. Или у нее уже здесь дом? Она все время при слове «дом» думала только про Алымск. А дома еще холодно, а дома снег лежит. Пора уже привыкать, что ее дом – Москва. Вот Николаю дали двухкомнатную квартиру. Это на приезд, а через год обещают трехкомнатную, уже с расчетом на тещу.

Мама. Как Тамара скучала без нее. Ну, ничего, совсем немного потерпеть, и все заживут вместе. А с мамой и жизнь по-другому видится. С ее-то веселым характером.

Господи, сколько она пережила, как только все выдержала. А характер не изменился. Вот счастье свое так и не нашла. Хотя, конечно, это не так. И возможности были, и достойные мужчины предлагали начать жить вместе, но сначала дети были маленькие, потом они выросли. А потом и предлагать перестали.

Тамара очень хорошо запомнила одного мужчину.

В Алымске во время войны стояла летная часть. Молодой лейтенант присмотрел хорошенькую Роню в госпитале. Начал заходить к ним домой. Вроде просто так. Потом часть перевели, и от лейтенантика еще долго приходили письма. Тамара не знала, отвечала мать или нет. Это было для девочки неважным. Письма лейтенантика – как голос Левитана из тарелки. Сводка последних событий, интересные истории с фронта.

Он приехал в 46-м году. Зашел с огромным букетом цветов, бутылкой шампанского. Тамара очень хорошо помнила те свои впечатления.

Высокий, козырек на фуражке блестит, сапоги начищенные. Роня залилась краской, тут же метнулась в соседнюю комнату, переодела застиранный халатик на яркое цветастое платье, подкрасила губы и стала накрывать на стол. Теперь уже майор расспрашивал Тамару об успехах в школе и в самодеятельности. Он хорошо помнил ее маленькую, выступающую перед ранеными в госпитале. Худенькая девочка с черными волнистыми волосами и огромными голубыми глазами пела и танцевала перед военными. Роня сшила дочери гимнастерку, юбочку. И маленькая актриса своей серьезностью и старанием вызывала особенные слезы у солдат.