Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

В комнатушке, отделённой от длинного узкого коридора хлипкой дверью, с трудом разместились кровать, стол, стул, шкаф. Да ещё гордость хозяйки, мадам Дени, именуемая «кухонным уголком»: раковина и газовая плита. Устроившись на стуле посередине комнаты, Алесь не вставая рассматривал в окно многообразие оттенков серых парижских крыш, жарил яичницу и писал очередную статью в «Доклады» Академии.

В Париже он чувствовал себя почти как дома. Старухи на рынке, торгующие овощами, с неизменными седыми пучками, закрученными на затылке, и в любую погоду перевязанные крест-накрест тёплыми шерстяными платками, согревающими спину; мальчишки в коротких штанишках со сползшими на ботинки длинными гольфами, пьющие воду из уличной колонки; морщинистые рыбаки на Сене с обветренными красными лицами, часами жующие одну и ту же папиросину, были понятны, близки и, казалось, ничем не отличались от старух, мальчишек на улицах Вильно и рыбаков на Нярисе.

Молчаливый, доброжелательный, Алесь довольно быстро обзавёлся знакомыми, почти друзьями…

Каждый вечер заходил пожаловаться на отсутствие вкуса у покупателей и меценатов сосед по мансарде, художник из Витебска, Осип Чижевский. Вскоре Алесь догадался: сосед засиживался в гостях допоздна, ожидая, когда в доме напротив начнёт готовиться ко сну красивая женщина, почему-то категорически не желающая использовать жалюзи на окнах. Осип при этом каждый раз мрачнел и что-то бормотал о тайне женского тела, неподвластной кисти художника.

Изредка заглядывала соседка Эмилия, высокая, худая брюнетка-цветочница, подрабатывающая проституцией, и, смущаясь, приглашала на «товарищеский ужин».

Даже сама мадам Дени благоволила к новому постояльцу. Время от времени она просила Алеся за небольшую плату помогать племяннице обслуживать посетителей кафе на первом этаже, втайне надеясь, что это их сблизит. Вообще-то мадам Дени недолюбливала русских и поляков, отличавшихся, с её точки зрения, непомерным гонором, но этот приезжий не изображал аристократа, не кичился шляхетской кровью, зато в любой ситуации сохранял спокойную уверенность в себе, которую не могли поколебать самые оголтелые шутники с улицы Сен-Жак, захаживающие иной раз в кафе мадам Дени.

Впрочем, шутники посещали кафе по вечерам, а полдень на площади Сорбонны не предвещал ничего неожиданного. Студенты обычно рассаживались с бутербродами на бортиках фонтанов, заглушая их журчание смехом и громкими возгласами. Самые серьёзные, обременённые стопками толстых книг, которые срочно требовалось пролистать, заказывали кофе на террасах близлежащих кафе, прогретых солнечными лучами, а группа молодых профессоров в строгих костюмах направлялась в кафе мадам Дени, славящееся неизменными ценами на лёгкие закуски, овощные салаты и крепчайший чёрный кофе, от которого не отказался бы и создатель позитивистской социологии Огюст Конт, сурово взирающий на происходящее со своего гранитного постамента.

– Гастон, вы зачитались, кофе остынет.

– Да-да, – профессор с досадой отложил в сторону журнал, кончики губ поползли вверх, что должно было означать улыбку.

– Уж очень занятная статья польского математика: интересно трактует одну из теорем Пуанкаре. Как же его фамилия, – заглянул в оглавление, с трудом выговорил, – Ближ-неф-ски…

Лысоватый, с длинным носом, профессор Будар, возглавляющий кафедру высшей геометрии, пренебрежительно сморщился:

– Очередной гений! Сколько уже этих интерпретаций. Странно, что до сих пор никто не изъявил желания взяться за гипотезу Пуанкаре, поистине центральную проблему математики и физики.

– Да-да, – подхватил сидящий рядом коротышка, подобострастно заглядывая в глаза заведующего кафедрой, – гипотеза – гениальная попытка понять, какие формы может принимать вселенная, но, увы, это совершенно невозможно представить себе наглядно!

– Почему же, месье – официант аккуратно расставил на столике заказанные овощные блюда и, вопреки традиции, позволил себе улыбнуться, – любой пекарь, работающий с эластичным куском теста без разрывов, каждый раз наглядно доказывает справедливость знаменитой гипотезы. Другое дело, что для строгого доказательства её пока нет соответствующего математического аппарата, и на его создание может потребоваться не одно десятилетие…

Будар дернулся, возмущённый наглостью официанта, а Этьен Гастон радостно захохотал:

– Верно, приятель! Ты недурно разбираешься в математике. Откуда такие познания?

– Когда-то я учился у мадам… – Алесь назвал фамилию Аннет. – Правда, это было давно.

– И с тех пор? – молодой профессор внимательно посмотрел на странного официанта.

– С тех пор я кое-чему научился сам. Вы только что читали мою статью в журнале.

С этого дня мадам Дени потеряла надежду пристроить свою племянницу замуж, хотя и не потеряла постояльца, а Алесь приобрел личного врага в лице профессора Будара и должность преподавателя на Факультете естественных наук Сорбонны.

…За окном мансарды нежно и прозрачно звучала скрипка. Мальчонка лет десяти в широких штанах чуть ниже колен, кургузом пиджачке и старом потёртом цилиндре играл Дебюсси. Ему аккомпанировал седой высокий мужчина. Тонкие пальцы перебирали клавиши аккордеона, синие глаза неотрывно следили за юным скрипачом. Там, где мелодия взлетала вверх, мальчик тоже вытягивался в струнку, зажмуривался, словно вместе со смычком трепетала его маленькая душа, а старик с аккордеоном завороженно кивал, пряча набегающие слезы.

Когда Алесь подошел к окну, мальчонка, прижав скрипку к груди, раскланивался. В цилиндр, явно принадлежащий деду и помнящий лучшие времена, упали несколько монет. Чуть помедлив, мальчик опять поднял скрипку.

«Лунный свет», – Алесь узнал мелодию и вздохнул, – какое же это счастье – умение жить мгновением!»

…Кажется, он снова встретил Аннет лишь в ноябре тридцать девятого, на приёме, посвящённом юбилею факультета. Алесь не хотел идти, но Этьен Гастон, взявший над ним шефство и всюду таскающий за собой, настоял: «Соберётся весь цвет научного мира Франции, хоть посмотришь!»

Смотреть было не на что: научный мир ничем не отличался от мира лавочников. Гости пили, ели, перекрикивая друг друга, спорили о судьбах мира… Профессор Будар горячился: «Мне плевать, кому принадлежит Данциг. Не понимаю, почему французы должны умирать за него!» Алесь, с трудом сдерживая раздражение, бездумно наблюдал в окно за прохожими на улице, когда за спиной раздался мягкий знакомый голос:

– Bonjour, chérie. [44] Здравствуй, дорогой. (франц.)

Знаменитый Пьер Ламар в идеально сшитом костюме цвета чайной розы держал под руку Аннет в длинном жемчужно-сером платье с бутоном бордовой розы в крохотной бутоньерке. Они оба выглядели так невыносимо красиво, что Алесь не выдержал, усмехнулся. Уж очень не вязались его непрезентабельный блейзер и светлые фланелевые брюки с таким великолепием.