Марек Альтер - История Лейлы, сестры Ездры

Ибо в этом и заключена наша правда, о супруг мой. Мы друг для друга лишь призраки нашей памяти.

Эти мысли без конца терзают меня.

Но терзания мои утихают, когда я вот так говорю с тобой, укладывая слова на желтые прожилки папируса.

Мне даже некуда послать это письмо. Я не знаю ни страны, ни города, ни лагеря, ни дома, куда я могла бы направить его. Оно всего лишь мое безумие и моя мечта сохранить тебя живым рядом с собой.

Антиной, мой возлюбленный, мой супруг перед лицом Предвечного, единственный мужчина, коснувшийся меня губами.

Чтобы понять то безумие, которое окружает меня сегодня, если только такое объяснение может существовать, мне придется начать с нашего отъезда из Суз.

Наутро после нашей свадебной ночи пришел приказ, разлучивший нас. Еще до наступления следующей ночи ты должен был покинуть Сузы и отправиться в Каркемиш, в верховья Евфрата. Парисатис сделала свое дело. Уверенной рукой она разлучила нас.

Ты первым должен был заплатить за то письмо с печатью Артаксеркса, которое стражники Цитадели вручили в руки Ездры.

Захария влез на большую корзину, принесенную Согдиамом, и зачитал папирусный свиток таким громким голосом, что даже те, кто стоял на улице перед домом, могли расслышать каждое слово.

С той поры я столько раз слышала, как повторялись эти слова, что могу записать их, будто навязчивый голос нашептывает мне их на ухо:

«Артаксеркс, Царь царей, Ездре, учителю Закона Бога Небесного:

От меня дано повеление, чтобы в царстве моем всякий из народа Израилева и из священников его и левитов, желающий идти в Иерусалим, шел с тобою. Ибо ты посылаешься от царя и семи советников его, чтобы обустроить Иудею и Иерусалим по закону Бога твоего…»

— Все слушали, раскрыв рот, стоя на холоде, но сердца их согревались этими словами, поддерживающими волю Ездры.

«И от меня, царя Артаксеркса, — продолжал Захария, — дается повеление всем хранителям сокровищ, которые за рекою: давать немедленно все, чего потребует у вас Ездра: серебра до ста талантов, зерна до ста мер и вина до ста батов, и до ста же батов масла, а соли без счета…»

Когда письмо было дочитано до конца, не раздался взрыв радости, как после аудиенции Ездры, когда он вышел из Ападаны. Не было ни песен, ни танцев. Лица вокруг меня были сосредоточенны и серьезны. И на них было написано огромное уважение.

Письмо Артаксеркса было не только приказом и проявлением власти. Оно подтверждало, что рука Яхве воистину лежит на Ездре. Теперь каждый мог убедиться в том, что я повторяла изо дня в день и в чем был убежден учитель Барух.

Потребовалось еще много дней, чтобы подготовить отъезд. Теперь, когда он был решен, добровольцы стекались сотнями и тысячами. Многие приходили из деревень, окружавших Сузы. Вскоре нижний город был заполонен, и обитатели его стали роптать. Захария получил разрешение занять свободные земли вдоль Каруна, за нижним городом, где мы поставили наши шатры.

Но как ни многочисленны были те, кто решил за ним последовать, Ездра не был удовлетворен. Он бушевал: «Яхве требовал возвращения всего нашего народа в Иерусалим!»

Он послал несколько горячих молодых голов в каждый еврейский дом Суз. В ответ мой дядя Мардохей и несколько других пришли в дом к Ездре. Они объяснили, что все семьи не могут покинуть Сузы, одним мановением руки разрушив дело целой жизни, оставив фабрики, мастерские, а иногда посты и звания в Цитадели, которые были пожалованы нам в первые годы изгнания.

— Изгнания больше нет, — возразил Ездра, не слушая их жалоб. — У вас нет никаких причин оставаться среди персов. Кроме вашего золота и мягких подушек.

Так, на протяжении пяти дней и пяти ночей свет не гас в содрогавшихся от причитаний и радости еврейских домах города Сузы. Их обитатели разделились на тех, кто уходил, и тех, кто оставался. Отцы отправляли сыновей, сыновья отказывались следовать за отцами. Возлюбленные, супруги, сестры были покинуты или раздираемы на части, как я сама.

Вопреки моим страхам тетя Сара не умоляла меня остаться. Она закрылась в своей комнате с покрасневшими от слез глазами и впервые в жизни не обращала внимания на то, что происходило в мастерской.

Вся печаль приходилась на долю тех, кто оставался. Печаль разлуки и стыда. Жестокие слова Ездры сделали свое дело. Чтобы смягчить его гнев и, возможно, гнев Яхве, остающиеся жертвовали все, что могли, из своих богатств. Нам отдали много повозок, продовольствия и одежд, ковров и шатров. Много крупного и мелкого скота, сотни мулов. Некоторые отдавали даже рабов и слуг.

Это были странные дни.

А я провела их еще более странно.

По правде говоря, в безразличии и без всякой радости.

Я винила себя в том, что не ощущала счастья. Не я ли больше всех других желала, чтобы это случилось? Но как я себя ни корила, ничто не приносило мне покоя и удовлетворения.

Мне уже не хватало тебя, Антиной. Мне казалось, я сжимала тебя в своих объятьях так крепко, что во мне остался отпечаток того, что я уже потеряла. Нести этот груз оказалось гораздо тяжелее, чем я думала. Внезапно я усомнилась, способна ли я на это. Я больше не была той уверенной женщиной, которая нашла в себе смелость и решимость выступить против Парисатис.

Я была лишь молодой женщиной двадцати двух лет, которая всего несколько дней назад стала женой. Ужас охватил меня. Передо мной расстилалась жизнь, которую я даже не могла вообразить.

К счастью, Ездра не заметил моих сомнений, потому что я не видела его до самого отъезда и даже на протяжении всего пути до Вавилона.

Отныне Захария и его клан постоянным кольцом окружали Ездру, как и группа исполненных рвения молодых людей, собравшихся со всех концов Сузианы. Они всасывали его слова и гнев, как телята молоко матери.

О! Все было очень пристойно. Ни одного неприятного слова или жеста. Но скоро я поняла, что мое присутствие рядом с братом не очень желательно, когда они поглощены обсуждением важных решений, связанных с отбытием. Чисто мужских решений, которые могут принять только мужчины, со всем присущим им пониманием подобных дел!

Меня это не огорчило. Мне тоже надо было подготовиться и осушить немало слез. Аксатрия нервничала, как кошка, потерявшая своих котят. Из-за постоянных слухов ее каждую секунду мучил страх, что она не сможет сопровождать нас: юные клевреты Ездры заверяли, что мой брат не желал брать с собой никого, кроме евреев. Только сыны Израилевы, мужчины, женщины и дети, могли пуститься в дорогу чтобы вернуться и заселить Иерусалим, — так они говорили. Слуги и даже в некоторых случаях супруг или супруга, которые не были евреями, не могли присоединиться к путешественникам.

Но эти слухи так и не подтвердились. Они рассеялись, заглушенные новостью вполне достоверной: Ездра велел начать двухдневный пост на берегу Каруна перед отбытием.