Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

Кочегар, которого, видимо, страшно заинтересовало столь высоконаучное освещение весьма прозаической темы, оставил толпу и, стоя боком к старшим, прислушивался к разговору.

— Ну, сначала поговорили в комитете, а потом обсудили вопрос на общем собрании. Уговаривали: мол, остерегайтесь, товарищи, это дела классового врага. А ребята как загогочут! — Яша сокрушенно покачал головой. — Не дорос еще наш брат солдат до того, чтоб такое понять, а? Спасибо, одному из членов комитета пришло на ум рассказать команде про сифилис. Про то, как у людей носы отваливаются да все такое... Тут, конечно, ребята струхнули и проголосовали, чтоб гнать подальше этих баб.

Глонта снова осклабился: «Гы...»

— Дела... — улыбаясь, протянул Пролыгин. — И как же?

— А так, что эти... как ты сказал?

— Проститутки?

— Не-е, другое слово...

— Люмпен-пролетарии?

— Угу. Кто-то, видно, сообщил им о нашем решении, так они явились к нам скопом — еще вчера днем — и давай честить на чем свет стоит комитетчиков, а в особенности меня. Таких уж я словечек наслушался, что прямо совестно повторять... Но ничего, шуганули мы их: катитесь вы, мол, туды вас растуды...

Пролыгин засмеялся, потом спросил:

— Так почему же ты меня спасителем называешь? Ведь сами же справились...

— Э, нет, друг, — покачал головой Яша. — Дело это сурьезное. Понимаешь, чувствовали мы, что сидим словно в болоте и еще немного — глядишь, и засосет в типу... И тут вдруг являешься ты и зовешь на такое дело: спасать революцию, помочь пролетарьяту... Ты думаешь, почему наши за тобой, незнакомым, вот так сразу и пошли? Ведь ты их чистым воздухом подышать позвал, — вот и поверили, двинулись за тобой!

— Ну скажете тоже... — смущенно пробормотал Пролыгин. Потом выглянул в окно, воскликнул: — Впереди станция! Должно быть, Замирье...

У Балуева было устроено экстренное совещание с участием комиссара, начальника штаба, генерал-квартирмейстера фронта, начальника службы передвижения и руководителей эсеровской и меньшевистской фракций «комитета спасения». Все еще раз внимательно перечитали полученную телеграмму. Как быть, что предпринять?

Жданов сразу же категорически заявил, что теперь уже ре остается иного выхода, надо немедленно атаковать всеми имеющимися силами войска большевиков в Минске, разгромить их раньше, чем подойдет бронепоезд, после чего бросить все силы против бронепоезда.

Генерал Вальтер, Злобин и Колотухин выразили полное согласие с ним. Но тут поднялся с места генерал-квартирмейстер штаба, худой и подтянутый полковник Липский, и с хмурым видом обратился к Балуеву:

— Разрешите, ваше превосходительство, задать вопрос... — И когда главком кивнул, продолжал: — Я прошу поверить, что мне, как офицеру, абсолютно непонятны и чужды идеи большевиков, в особенности в вопросе войны и мира. Однако несколько дней тому назад, взяв в городе власть, они прилагали очевидные усилия, чтобы не было кровопролития. Мы, штабные офицеры, не могли не обратить внимания на то, что 25 октября против нас не было послано ни одно из их подразделений. И 27 октября, когда в город вошла 2-я Кавказская кавдивизия и с большевиками было заключено соглашение, мы все восприняли это так, что штаб фронта и Фронтовой комитет тоже не желают кровопролития. А теперь предложение господина комиссара я понял так, что мы отказываемся от этого принципа, готовы начать бои в черте города?

Жданов, побагровев от гнева, заорал:

— Да вы в своем уме, господин полковник?! Как вы можете ставить на одну доску нас и большевиков! Ведь они мятежники, предатели интересов родины! И мы обязаны подавить их мятеж во что бы то ни стало...

Но полковник Липский, видимо, был человеком, обладающим своей логикой и взглядами, которые он готов был отстоять перед кем угодно. Поэтому, пожав плечами, он заявил:

— Я мог бы возразить вам, господин комиссар. После того, как 25 октября штаб фронта признал новую власть в Петрограде и здесь, в Минске, наши действия юридически можно квалифицировать как мятежные. Во всяком случае, большевики имеют основание так утверждать. Но сейчас речь идет не об этом. Уверены ли вы, что, даже бросив все силы, мы сразу, в течение нескольких часов, разгромим большевиков? Ведь насколько нам всем известно, они держатся начеку, а этот полк из бывших политических заключенных и опытных фронтовиков будет сражаться с понятным ожесточением. И к тому же вы не можете не знать, что к ним сейчас же присоединятся рабочие города. В таком случае я уверен, что они смогут продержаться до прибытия бронепоезда, что уже само по себе даст им значительное превосходство и в военном, и в особенности в моральном отношении. А тем временем с фронта подойдут и другие верные им войска, подойдут гренадеры, — и тогда большевики будут вправе поступить с нами как с вероломными нарушителями недавно заключенного политического соглашения...

— Гренадеры сюда не придут! — сквозь сжатые от ненависти зубы выдохнул Жданов.

Липский с удивлением глянул на него.

— Почему вы так уверены в этом, господин комиссар? Ведь сегодня, 30 октября, как вам известно, открывается корпусной съезд и, по убеждению всех, на этом съезде большевики устранят старый комитет и изберут новый, свой... И что же тогда помешает им направить сюда гренадеров?

Жданов чуть было не крикнул ему в лицо, что да, он это знает, но знает и то, что именно сегодня, 30 октября, Гренадерский корпус будет разгромлен, разбит, развеян в прах. Но он понял, что при этом полковнике, думающем, что большевики «имеют основание считать командование фронта мятежниками», о таких делах и заикнуться нельзя. Поэтому он, сдерживая гнев, спросил:

— И как вы относитесь к этому? Может быть, вы полагаете, что нам надо сидеть и ждать, пока большевики возьмут в свои руки весь фронт?

— Я снова повторяю, что идеи большевиков лично для меня непонятны и неприемлемы. Но я полагаю, что остальные партии (здесь Липский показал на Жданова, Колотухина и Злобина) имели не меньше возможностей, чем большевики, доказать армии и народу правоту своих идей. И если, несмотря на это, армия пошла за большевиками, значит, их идеи ей чем-то ближе и понятней...

— Вот как? — скривив губы в презрительной усмешке, воскликнул Колотухин. — А как у вас обстоит дело с понятием о присяге, полковник? Надеюсь, вы не забыли, что присягали на верность Временному правительству, а не большевикам?

— О присяге? — Липский резко повернулся в его сторону и смерил взглядом. — А вы, поручик, надеюсь, не забыли, что, прежде чем присягнуть вашему Временному правительству, я уже присягал божьей милостью монарху и императору? И благодарите господа, что в тот день, 2 марта, государь сам отрекся от престола, а не обратился к армии с призывом выполнить данную ему присягу. Ибо тогда я, не имея повода и времени задуматься о том, что выше — воля народа или присяга, — обязательно пошел бы с оружием против вас, социа-лис-тов всех мастей!