Марек Альтер - История Сепфоры, жены Моисея

Он стоял в трех или четырех локтях от нее, направляясь к краю террасы, к самому обрыву. Глаза его были закрыты, на руках, повернутых ладонями вверх, звенели тяжелые золотые браслеты. Сепфора едва удержалась от крика, ей стало страшно, что он упадет в пропасть.

Моисей остановился в нескольких шагах от края обрыва. С закрытыми глазами хриплым голосом он продолжал свое пылкое песнопение, словно надеясь, что его молитва перенесется через море и достигнет другого берега.

Сепфора поняла, что Моисей говорил на языке Египта и молился богам Египта!

Он еще не заметил ее присутствия, и ей стало стыдно, что она невольно подсматривает за ним, но она было не в силах удалиться. Она было заворожена его лицом, чистотой его черт, она никогда не видела такого лица Моисея: он сбрил бороду, видимо, неосторожно, потому что на щеках и подбородке еще виднелись тонкие порезы.

Она впервые видела бритое мужское лицо, и лицо Моисея оказалось неожиданно молодым и беззащитным. И таким бесстыдным!

Сепфора опустила глаза, в замешательстве думая о том, какими нежными будут под ее пальцами эти гладкие щеки, подбородок, эта открытая шея.

Моисей резким движением сложил руки на груди. Браслеты ударились друг о друга в золотом блеске. Голос его зазвучал тише, почти неслышно, и смолк.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь звуками ветра и прибоя.

Не смея поднять глаз, Сепфора отстранилась от скалы. Стараясь не ступать на камни, она стала подниматься вверх по тропе.

— Сепфора! — голос Моисея прозвучал как порыв холодного ветра.

Этот голос она знала, она его слышала, когда он говорил на языке Мадиана.

— Вернись, не уходи!

Прижимая шаль к груди, Сепфора оглянулась. Так близко его голое лицо было еще более тревожащим. Нос казался крупнее, челюсти шире, глаза темнее. Он протянул к ней скованную золотом руку. Воспоминание о мужчине из ее сна вспыхнуло в ней, расцветив желание и страх всеми цветами радуги.

— Я так рад видеть тебя, — сказал Моисей смиренно и сделал шаг навстречу к ней.

Она с трудом выдержала его взгляд, не в силах сделать ни одного движения.

— Ах! — засмеялся Моисей, проводя рукой по щеке, — это мое лицо удивляет тебя! Это египетский обычай. К Амону следует обращаться с бритым лицом.

Он весело засмеялся, что придало Сепфоре мужества, и она прямо посмотрела ему в глаза и улыбнулась в ответ.

Она пробормотала какое-то извинение за то, что нарушила его молитву. Моисей жестом показал, что это не имеет значения и без следа удивления сказал:

— Значит, ты знала, где меня найти.

При этом глаза его сияли, он казался счастливым.

— Мы боялись, что ты вернулся в Египет.

— Твой брат, наверное, обижен на меня. Я проявил неучтивость по отношению к нему.

— Нет, нет! Он не обижен, — услышала Сепфора собственный, слишком громкий, слишком высокий голос. — Ни он, ни мой отец, ни я…

Она опять испугалась. Испугалась, что кажется ему недостаточно красивой, что кожа ее чересчур черна. Испугалась собственного лица, лица женщины из страны Куша, на которое смотрел новый, доселе неизвестный Моисей, у которого были голые щеки и браслеты принца.

— Весь двор желает твоего возвращения…

На горизонте между небом и землей возникла тонкая полоска и стала медленно окрашиваться в наступающих сумерках. Отсветы солнца трепетали на морской глади, словно пятна крови.

— Я действительно хотел отправиться в Египет. Я не знал дороги. Верблюд, которого мне дал твой отец, оказался умнее меня. Я повел его через мокрые пески, но он выбрался оттуда, а потом отказался двигаться к северу. Я послушался его, и мы вернулись сюда. По правде говоря, у меня нет никакого желания идти в страну великой Маат! Никакого желания!

Неожиданно он сделал жест неукротимого гнева, повернулся лицом к вспыхнувшему красным светом горизонту, покачал головой и повторил словно для самого себя:

— Нет! Мне нечего там делать.

— Почему ты вернулся сюда, в эту пещеру вместо того, чтобы прийти ко двору моего отца?

Он бросил на нее холодный взгляд, ответив не сразу:

— Пойдем, у меня во фляге есть вода.

Золото блеснуло на руке, которой он указал в сторону пещеры. Казалось, он только что заметил браслеты и, сняв их с руки, сказал:

— Я должен был обратиться к Амону, богу Фараона и моей матери. Здесь мне было хорошо. Если бы я обращался к моим богам в доме твоего отца, это могло бы оскорбить Иофара и жертвенник Хореба, с которого он возносит ему подношения.

Моисей прошел вглубь террасы, где лежали его мешок и палка. Там же лежал и раскрашенный ларь, в который он сложил золотые браслеты. Сепфора подумала, что он ничего не утаивает от нее, но эта мысль не успокоила ни трепет, ни желание, которые волновали ее кровь.

Спускались сумерки. Горизонт пылал. Скоро будет совсем темно. Она еще может успеть вернуться. Она достаточно хорошо знает дорогу и не заблудится даже в темноте. Мысль о том, чтобы остаться здесь, рядом с Моисеем, привела ее в трепет, но целомудрие и стыд все еще одерживали верх. Сепфора опустила глаза, повернула руки ладонями вверх и стала рассматривать свои ладони, словно надеясь найти в них ответ. Моисей разгадал ее мысли. Он подошел к ней совсем близко и сказал:

— Уже поздно, но ты сможешь найти дорогу даже ночью. Я провожу тебя.

Сепфора подняла глаза, они оба молчали, не двигаясь, понимая, какое обещание таит в себе каждая такая минута.

Моисей первым нарушил молчание:

— Останься со мной. Я хочу, чтобы ты знала, кто я такой.

— Почему?

Сепфора видела, как пульсирует под кожей кровь на его обнаженной шее. В эту минуту она бы еще могла найти в себе силы отвернуться и подняться по тропе до самого верха обрыва. Она еще раз подумала о своих сестрах и об Иофаре. Особенно об Иофаре. Как бы ей хотелось, чтобы он увидел и подбодрил ее.

Голос Моисея прозвучал так же, как при молитве, которую он возносил Богу Фараона.

— Потому что ты можешь понять.

Больше не в силах выдержать его взгляд, Сепфора закрыла глаза и, словно желая разрушить чары и тяжелое молчание, сделала шаг в сторону и сухо сказала:

— Становится холодно. Нужно разжечь огонь и приготовить дрова, пока не стемнело.

— Тот аккадский торговец, которого я встретил вместе с твоим братом Обабом, рассказал мне, что моя мать умерла, — начал Моисей, — та, которую я всегда называл своей матерью. Но она не была моей матерью. Я не вышел из ее чрева. Я никогда не видел своей настоящей матери, я даже не знаю ее имени.

Ветер, не утихая, бился о скалы, раздувая дрожащие языки пламени, которые отражались на стенах пещеры. Стояла безлунная ночь, только звуки прибоя заполняли ее пустоту, и казалось, что вокруг не осталось ни одной живой души. Они были одни на свете, затерянные в объятиях мерцающего между небом и землей заката.