Анатолий Мариенгоф - Екатерина

— Каким образом ваше зеркало попало в молитвенник?

Женщина молчала.

К счастью, генерал был воспитанником Рыцарской академии в Берлине. Орден Великодушия он получил не за то, что колотил женщин, но потому, что стрелял в людей, рубил их и отдавал команду прикалывать штыками.

Христиан-Август стал штетинским комендантом. Из углового дома господина Ашерслебена семейство переехало в замок древнего строения. Ему полагалась казенная квартира.

В свое время в замке проживали герцоги померанские. Прямые башни как прусские гренадеры. А башня южного флигеля даже ворочала глазами, пугая ребят. На ней были часы с циферблатом, сделанным как лицо человека. Когда часы били — двигались мертвые глаза. Каменный прусский солдат держал в зубах цифру, которая означала месяц.

Маленькую Фике водворили в сводчатой комнате рядом с колокольней, а нежная мать предпочла устроиться в противоположном крыле здания.

У Иоганны-Елисаветы было много забот, из Парижа ей присылали кукол, одетых по самой последней моде. Но муж был скареден, а штетинские портнихи сплошь дуры. Кроме того, король прусский не любил французских затей. Он, уподобляясь варвару, восставал против тростниковых, стальных или китового уса обручей, диаметром до четырех аршин, которые носились под юбками; а также восставал против мельничных крыльев и кораблей, которыми франтихи украшали свои прически. Фридрих-Вильгельм желал, чтобы немецкие дамы были одеты менее красиво.

Как тут не потерять голову хорошенькой супруге коменданта: молодая мать, получившая светское воспитание в Брауншвейге, награждала Фике колотушками, не всегда справедливыми.

Фике была поручена Магдалине Кардель. Как истая француженка, Кардель прежде всего стала обучать свою воспитанницу улыбаться.

Перед отцом, перед матерью, перед прусскими офицерами и штетинскими дамами ребенок должен был появляться улыбающимся. У знатных особ Фике целовала платье.

Песочную горку в городском сквере возле мрачного храма с золотым крестом Фике любила гораздо больше, чем замок герцогов померанских, и даже больше, чем свою сводчатую комнату с окнами во двор.

Из влажного песка Фике выпекала хлеба для громадной булочной, сооруженной из щепок. У Фике было пять помощников-пекарей: дочь суконщика, дочь цирюльника и три дочери часовщика; а сын аптекаря был хозяином булочной.

Когда Магдалина Кардель вышла замуж за адвоката, около Фике в качестве воспитательницы очутилась толстуха Бабет, сестра Магдалины. Красногубая, пышущая здоровьем толстуха вначале относилась к ребенку с брезгливостью, потому что маленькая Фике почти постоянно была покрыта золотушной корочкой. Когда болячки образовывались на голове, ребенка стригли наголо; замшевые перчатки скрывали болячки на руках. Впоследствии эта голая напудренная головенка в чепце, эти худенькие ручонки в замшевых перчатках вызывали у толстухи Бабет не брезгливость, а теплое и почему-то щекочущее в носу чувство жалости. Сколько раз она с мокрыми глазами умудряла своего заморыша французской азбукой.

Учитель по танцеванию приходил к Фике через день.

— Раз-два-три!

И девочка с грустными глазами вскарабкивалась на стол.

— Раз-два-три! — отщелкивал из кресла тонконогий человек в белых шелковых чулках. — Раз-два-три!

По-птичьи трепыхались ручонки в перчатках.

— Раз-два-три! — продолжал отщелкивать тонконогий человек в шелковых чулках. — Раз-два-три!

Изнемогающая девочка улыбалась.

Раз-два-три… раз-два-три… раз-два-три…

По часу и долее тоненькая девочка с напудренной голой головкой ухищрялась на столе в скоках и вывертах.

Немецкому письму обучал Фике господин Вагнер. Он был прекрасным пруссаком. Бережливый король Фридрих-Вильгельм ставил таких в образец. Перед началом занятий господин Вагнер подвязывал себе передник и надевал на рукава холщовые чехлы. Однако это не сделало его богатым. А Христиан-Август никак не мог предположить, что хороший пруссак может быть плохим педагогом.

Историю, географию и закон Божий преподавал местный пастор.

— Что было раньше мирозданья? — спрашивала девочка почтенного слугу господа Бога.

— Хаос.

— А что такое хаос?

— Это вам объяснит розга, — отвечал находчивый законоучитель. И девочка сразу все понимала.

В нижнем этаже померанского замка жил старый умный господин Больхаген. Он был другом и помощником коменданта города. Господин Больхаген иногда думал за Христиана-Августа, а князь делился своими мыслями с господином Больхагеном. Нищета тоже бывает щедрой.

Давно известно, что неверные жены не испытывают особой привязанности к верным друзьям своего мужа. А Иоганна-Елисавета даже не желала этого скрывать. «Но какое, наконец, дело брюзгливому старику до ее юбок! Ах так, господин Больхаген уверяет, что под ее юбкой может свободно поместиться круглый стол с двадцатью пирующими? Но она, право же, не имеет ни малейшего желания их там помещать — этих семидесятилетних подагриков, друзей господина Больхагена».

А в прошлое воскресенье молодая женщина слыхала собственными ушами, как старый черт сказал мужу: «Ваша супруга бывает в Штетине только проездом».

«Нет, это уже превосходит всякое терпение!»

На крепостном валу, как девушки, трепетали липы. Поднимался туман с Одера, на илистых берегах которого сидел город.

Иоганна-Елисавета никому не давала раскрыть рта: «В конце концов она не какая-нибудь дочь цирюльника. На нее падает отблеск двух северных корон. Глава ее Дома — племянник шведского короля Карла XII и муж дочери Петра Великого. Ее родной брат был женихом дочери русского императора. Берлин, Гамбург, Кведлинбург, Эйтин, Брауншвейг переполнены ее родственниками и друзьями».

«И любовниками», — мысленно добавил старый Больхаген, покачивая на коленях Фике. Ему бы очень хотелось знать, что делается на душе у ребенка. Кося левый глаз, старик взглянул на девочку и увидел только улыбку, словно приклеенную к ее лицу.

«Да! Да! Да!» Иоганна-Елисавета имела привычку придерживать груди, когда волновалась.

«Это благоразумно, — подумал друг ее мужа, — мода последних лет покровительствует бесстыдству; вырез на корсаже с каждым месяцем опускается все ниже и ниже: скоро женщины станут показывать нам живот».

«Да! Да! Да!», — разгорячившаяся молодая женщина на мгновенье опустила руку, и это уже было неблагоразумно.

Старик отвел глаза.

«Гамург, Кведлинбург, Эйтин, Берлин, Брауншвейг переполнены ее родственниками и друзьями, и это прекрасно знает господин Больхаген. Может ли она лишить их своего общества?»

Старик хотел бы сказать: «А как относительно мужа и детей? Их, милостивая государыня, вы можете лишить своего общества?»