Анатолий Мариенгоф - Екатерина

И пошутила:

— Дай Бог нашему теляти волка поймати.

А фельдмаршал, глядя на белое в провалинах лицо государыни, на дряблые веки ее, на синие, как у трупа, ногти, думал одно: «Нет, не здешняя она житель; скоро ей в деревянную шубу влазить; может, и до Риги-то я не доеду, как отдаст дух; пресекется».

И Апраксин решил не увильнуть от секретного свиданья с великой княгиней.

— Ваше высочество, поверьте, это не лесть, вы хорошеете с каждым днем! — и тучный фельдмаршал сделал поэтическое сравнение: — Вы, как яблонь в цвету.

На Екатерине была из фиолетового бархата просторная распашная курточка, называемая карако. Полная розовая шея, обещающая второй, а может быть, и третий подбородок, глядела из довольно глубокого выреза. Серебряные и золотые ленты образовали большой, по моде, бант на груди, высокой благодаря искусству, но не природы.

Апраксин, поглядывая на колыхающийся бант, думал: «В самой скорости свинских жиров на ней будет, как на дурной Воронцовой».

Подобно всем толстякам, он имел склонность к людям иного сложения.

Екатерина ответила так:

— У какого-то древнего автора замечено, что Цицерон до конца жизни дрожал от восторга перед похвалами. Грешно ли, сударь, после того мне, слабой женщине, слушая комплимент, покрываться румянцем удовольствия?

Человеку много читавшему и обширных знаний обычно не так соблазнительно говорить фразами из книг, как невежде кой-чему нахватавшемуся.

Впрочем, при дворе, половина которого, по уверению мемуариста, вряд ли умела читать и только треть — писать, Екатерина, отведавшая от Вольтера, Тацита, Монтескье и Плутарха, представлялась кладезем образованности.

Апраксину стало грустно; а потом родилась злобность, почему и он не может чего-нибудь наврать про римлян или греков.

Екатерина сказала:

— Есть слух, фельдмаршал, что для вас у государыни заготовлен прекрасный сервиз.

— Слыхнулось и мне, что подарен буду серебряным сервизом, — отвечал Апраксин, — весьма, сказывали, прекрасен: восемнадцати пудов весом.

Екатерина подосадовала: «Неумный задала вопрос».

Она бы тоже предпочла одаривать своих друзей, а врагов еще в большей мере, не одними улыбками.

И сказала себе в сотый раз: «Вся ихняя русская нация такая; государь хорош, если серебряные сервизы дарит, а сервиз хорош, если весит восемнадцать пудов; вот какой это умный народ».

Он же, потирая мякишем большого пальца ногти свои розовые и холеные и косясь прозрачным глазом на улыбающуюся жеманно собеседницу, думал: «Вот так лоб! Наградил же Господь немку! Да, вовсе не бабий лоб, а как у попа лысого: небось, сидят в нем, во лбу этом, государственные прожекты? Уж, верно, сидят».

Потом мысль от Екатерины прыгнула к Елисавете:

«И! И! Как плоха государыня».

И будто деревянным молоточком застукало сердце:

«Чую, что и до Риги мне не доехать, как пресекется; ноги-то у нее совсем были синие».

И фельдмаршал стал, не таясь особо, но и не в полную откровенность, отвечать Екатерине на вопросы, относящиеся к кампании.

«Я щупала и перещупала вчера Апраксина разными способами; он мне сказал, что его инструкции уже восемь дней как были у императрицы и не были подписаны, что он ждал их и денег на путешествие, чтоб уехать. Я спросила его: „Нападете ли вы на Мемель?“ „Нет, — сказал он, — что нам делать с этой лачугой. Она будет нашей, когда мы захотим этого и одержим более полезные победы; болото, которое защищает он, не стоит того, чтобы в нем засесть“.

— Вы возьмете тогда через Польшу? — сказала я.

— Да, — был его ответ, — если случай того потребует».

«Посылаю вам самые верные известия, которые только удалось мне получить относительно планов, касающихся русской армии, Они были сообщены мне здешним лучшим моим другом великой княгиней. Она имела весьма продолжительный разговор с фельдмаршалом Апраксиным, в ночь накануне его отъезда в Ригу, и то, что я пишу вам теперь, есть только точный список того письма, которым ее высочество почтило меня на другой же день. Фельдмаршал Апраксин сильно жаловался императрице, что его отправляют начальствовать над армией, лишенной кавалерии и офицеров. На это великая княгиня спросила его, зачем же он принял на себя такое командование; Апраксин отвечал, что он должен был подчиниться повелению императрицы. Затем великая княгиня спросила его, что он предполагает делать и думает ли он идти прямо на Мемель. Он отвечал: что же толку в такой крепостишке, как Мемель? что вовсе не имеется в виду атаковать его прусское величество, но решено идти прямо через Польшу в Силезию. Она возразила, что, быть может, король прусский атакует вас во время вашего марша. Он отвечал, что в таком случае я сделаю все, что будет возможно для своей защиты; но у меня нет намерения атаковать Пруссию. Весь этот разговор я считаю достоверным, потому что Апраксин всегда угождает моему другу великой княгине и считается чрезвычайно преданным ее интересам. Я все еще надеюсь добыть инструкцию, данную Апраксину; мне обещали уже два раза, но эти обещания еще не исполнены».

Со своей депешей английский посланник не очень торопился, он только 18 декабря отправил ее в Лондон. Разумеется, подлинную инструкцию было бы переслать эффектней. Вот и ждал, пока не разуверился в обещаниях.

Полученные шпионские сведения Лондон немедленно переправил в Берлин к своему союзнику.

«Я узнал из верного источника, — писал после того Фридрих фельдмаршалу Левальду, — что Апраксину повелено, не атакуя ни Мемель, ни Восточную Пруссию, идти через Польшу в Силезию. Полагаю, поэтому, что, если так, то вы оставите в Восточной Пруссии только гарнизонные батальоны Люкского полка и земский батальон, а со всеми остальными войсками двинетесь в тыл русских войск Апраксина и будете следовать за ними до Силезии, что, конечно, крайне затруднит Апраксина и будет держать его в постоянном страхе» .

Не менее достойна внимания депеша сэра Миткеля, английского посла при Берлинском дворе:

«Прусский король полагает, — извещал он своего друга сэра Уыльямса, — что Апраксину можно предложить известную сумму денег лишь бы он задержал движение русских войск, повод чему всегда легко найдется у главнокомандующего. Следовало бы при этом случае воспользоваться великой княгиней, если она согласится взять на себя это» .

Старый клен в зеленых лапах своих держал луну, похожую на огромное яблоко антоновку.

Илистая неширокая речка, казалось, была кинута, как мушкетерская шпага, в высокие откормленные травы заливного луга.