Иван Арсентьев - Буян

— Истинно правда. Ходят по деревням и раздают хлеб печеный. Даром. А как разломишь его — там дерьмо.

— Ну-у-у?

— Ей-бо! Старшина намедни сказывал.

— Что делают, что делают! — вздыхали слушатели.

— Только теперь им крышка, — продолжал угловатый малый уверенно. — Наши везде караул поставили, никого не пропущают, ни конного, ни пешего, всех допрашивают, не студент ли?

— А у нас, в Волчьей, от тех стюдентов — нашествие целое, — вмешался какой-то облезлый конопатый мужичонка. — Сказывали, ждут к себе подкрепление: еще восемь из Самары. Прибудут, значитца, с ружьями и станут всех бить и подписку брать.

— Ах, разбойники! Чего же смотрят на них?

— Погоди, — усмехнулся хитровато конопатый, — раз награда выходит… У нас все и спят с топорами. Ждем. Как приедут, так сейчас в набат. Беда вот, поп у нас тоже стюдент… Стал читать манифест, а он фальшивый: насчет земли там ничего не прописано.

— Знамо, фальшивый!.. — подал голос мужик, кривой на один глаз. — В Черемухове, который от антихриста читал манифест, ему и попало. Диво дивинское, братцы! Человек восемь в колья взяли — ничто! Живуч, что тебе кошка! Спасибо дедушке одному — надоумил, грит: православные, окромя, как осью, его ничем не пошабашить. Да чтобы у оси той беспременно три дыры. По всей слободе искали ось ды как дали ему раз — мозг у него разлетелся. С одного маху сатанинский дух вышел.

— Гляди-ко! Значит, колдун?

— Знамо, ежели от антихриста прислан.

— У нас тоже оси приготовили, — продолжал конопатый. — Ходили к попу спрашивать, а он трясется весь и как воды в рот набрал…

— Какие дела пошли, а?

Евдоким ужаснулся, слушая такое. «С ними ли о республике толковать!»

— Вранье! — раздался неожиданно голос с другого конца стола, где чаевничал худой человек с печальным безбровым лицом. До этого он не принимал участия в разговоре. — Врут всё… — повторил он. — Какой же то студент? Он мельник. Богатый. И убили его, поди, за деньги… Сво-ободно!

— То-то не за деньги! Посуди ты, голова, сам становой назвал их молодцами. Тех, которые порешили его. Так, говорит, и надо. А потом: подписок полтора пуда — это тебе что? А-а! Нет, мельник — что!.. То, может, одна видимость, чтоб лучше бунт устроить.

— У нас урядник так и говорил: всех бить, кто фальшивые манифесты станет читать, — продолжал конопатый. — Так что эти стюденты теперь хвосты поджали — из дому не выходят.

«Убьют, — подумал Евдоким уверенно. — Заикнись только, что манифест царя-батюшки не фальшивый, — и все. В славные местечки послали меня товарищи буянцы… Черт! Это ж… Вандея какая-то!» — не нашел Евдоким другого сравнения и отправился нанимать подводу.

В Черемухово приехал довольно поздно. На улице там и сям стояли кучками парни и девки. Спросил, где двор Минаева Василия. Посмотрели подозрительно, показали. Выбрался из телеги — что такое? Стекла выхлестаны напрочь, вместо окон — мешки с соломой. Двери на запоре. Постучался. Не открывали долго, потом что-то зашуршало в темноте. Из крайнего окна высунулся ствол ружья. Евдоким так и прилип к стене, крикнул:

— Я от Князева Антипа приехал!

В избе помедлили, потом брякнула задвижка, за ней — крючок, затем еще какой-то запор, и в синеватых сумерках дверного проема показалось встревоженное лицо. Высокого роста мужчина, держа в руках ружье и склонив набок голову, уставился на позднего гостя одним глазом. Второй завязан белой тряпкой.

— И вы от Антипа? — спросил он удивленно и как будто испуганно.

— А что, кто-то уже был? — переспросил Евдоким. Хозяин не ответил, пропустил его в избу. Зажег свет, взял письмо, принялся читать. В избе просторно и чисто. По стенам, новые лавки, еще не почерневшие от старости или, быть может, выскобленные старательной хозяйкой. Она сидела тут же на нарах, свежая и красивая, сложив под фартуком на животе руки, и только в глазах, черных и больших, проступал испуг. Из-за спины женщины чернели головы парнишки и девчонки.

Евдоким поклонился хозяйке, спросил, показывая на побитые окна:

— Что это у вас?

— И не говорите — гнусность одна… — вздохнул Минаев и потрогал перевязанный глаз. — Есть у нас Попков Кирилл, крестьянин грамотный, понимающий политику. И вот третьего дня приехал к нему из Старого Буяна мельник Тулупов.

— Михешка!? — вскочил Евдоким, чувствуя, как внутри у него все холодеет.

— Да, Михаил. Вы должны его знать, раз из одного села.

— Он зять мой!

— Да что вы! О господи боже мой…

— Что случилось с ним? — крикнул Евдоким, уже догадываясь: ему вспомнился разговор мужиков на постоялом дворе о дикой расправе со стюдентом от антихриста».

— Убили его…

— Кто убил? За что?

— Мужики…

Евдоким без сил опустился на скамью. Минаев рассказал. В тот вечер к Попкову пришло несколько соседей из молодежи, завернули на огонек и братья Минаевы. Разговорились о том о сем, что творится кругом, и съехали само собой на манифест. Мужики слушали, говорили, одни входили в избу, другие выходили, и какой-то подлец донес уряднику Жилину, что-де приехал студент и устроил у Попкова незаконное сборище. Тот — к волостному старшине; решили пресечь крамолу действием. Позвали нескольких темных стариков и шепнули им, что, дескать, чужой отбирает подписки для бунта и так далее. Старики эти за каких-то полчаса взбулгачили все село. Мужики под водительством полиции направились к Попкову. Вошли в избу чин-чином, постояли у дверей, вдруг один дунул на лампу, а остальные набросились на приезжего. Он как-то выскользнул, забился в угол, но его выволокли, стали избивать. Все же братья Минаевы и сам Попков отстояли его, подтолкнули к двери, шепнули: «Тикай на двор!» Он выбежал, а там — еще целая ватага с кольями. Так и убили человека ни за что ни про что. И плакал, и богом просил отправить его к становому, кричал, что умирает невинно — ничего не помогло. Минаевых и Попкова тоже побили изрядно, но полиции показалось мало: ночью стражники с толпой ходили по селу и били окна у тех, кто был на собрании у Попкова. Утром приехал пристав. Ожидали арестов за убийство, но пристав никого не арестовал, а убийц так даже молодцами назвал. Сказал, что с господами агитаторами так и следует расправляться. А сегодня поутру заявился судебный следователь, допросил виновных и тоже никого не арестовал.

— Живем, как в осажденном Порт-Артуре… — пожаловался Минаев. — Вечерами у окон не садимся. Достал эту из подпола, — погладил Минаев ладонью по цевью старенького ружья. — Полезут — буду биться насмерть. Да не полезут… — сказал он погодя и уже тише и с уверенностью добавил: — Сожгут. Сожгут… — повторил еще раз и посмотрел на черные головенки ребят, приникших в углу к нарам.

Молчали долго, потом Евдоким спросил: