Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

Параша не только невольно заставляет графа позабыть все прежние привязанности. Она становится его единственной и последней страстью, словно лишив Шереметева способности любить кого-нибудь еще, кроме нее.

Как это случилось, почему? Сия тайна принадлежит госпоже Жемчуговой, и совершенно ясно, что мы никогда не будем в нее посвящены. Одно можно сказать твердо: два десятка лет «свычки» свидетельствуют о несомненной интимной гармонии. Нельзя сбрасывать со счетов обоюдную увлеченность Шереметева и Параши сценическим искусством, музыкой. Когда людям нравится одно и то же, когда они думают сходно, направляют усилия в одном направлении, это еще не повод для любви, но большое подспорье в сохранении и упрочении ее.

И Параша, и граф — люди театра. Привязанности меломана Шереметева к Жемчуговой — женщине и актрисе — неотделимы друг от друга. Вот почему новую многотрудную театральную затею он считает подарком любимой Параше. Ей нужен особый театр? Он будет. И невиданный по размаху и роскоши спектакль тоже...

Когда французский друг Шереметева мсье Ивар предложил ему оперу Гретри «Самнитские браки» с чудесной музыкой и увлекательным сюжетом, Николай Петрович ухватился за это с радостью. Быть может, особенно его вдохновило то обстоятельство, что уж очень выигрышной показалась главная — женская! — роль. Как раз для Параши. Здесь было что петь. Было что играть.

Но вместе с тем Шереметев понимал: массовые сцены, многократные перемены декораций, разнообразные и сложные сценические эффекты требуют и большой сцены, и ее хорошего оснащения. Ни тем, ни другим старый кусковский театр, построенный Петром Борисовичем, похвастаться не мог.

И молодой Шереметев принял решение строить новый театр.

...Кусково напоминало разворошенный муравейник. С одной стороны усадьбы доносились прозаические звуки грубой мужской работы: скрипели лебедки, лязгали кирки и лопаты, переругивались десятники, с подвод сгружали кирпич и песок.

В мастерских засели за работу десятки швей, вышивальщиц, шорников, сапожников, куаферов, жестянщиков, изготовлявших латы для «древнеримских воинов».

С другой стороны слышались совсем иные звуки. Оркестр разучивал новую партитуру. Граф, по его собственному признанию, сам больше обычного проводил время с труппой: «Я занимался репетициями, доводя сколько можно до лучшего совершенства необработанность назначенных к тому людей, и можно сказать, что видел плоды моих стараний».

Параша особенно усердно готовила роль самнитянки Элианы. То, чем она жила все это последнее время, совпадало с чувствами главной героини. Тема запретной любви громко звучала в спектакле.

Приближался день премьеры. Казалось, все население Кускова лишилось сна. Работы по строительству театра продолжались и по ночам, при свете костров. Графа видели в перепачканной краской одежде среди отделочников, которые беличьими кисточками наносили последний слой позолоты. Николай Петрович сновал между верхними и нижними машинными отделениями. Здесь опробовали только что прибывшие из Европы механизмы, которые наконец-то решили все технические проблемы, связанные с переменой декораций и спецэффектами. Теперь на сцене могли рассыпаться в прах замки, бушевать пожары, разливаться наводнения, блистать зловещие всполохи молний.

...Ступив на сцену в мягких полусапожках, Николай Петрович словно испытывал безукоризненно пригнанные одна к одной доски и ступал по ним медленно, с удовольствием. Осунувшееся лицо его выражало удовлетворение. Неужели это свершилось и он наконец получил то, о чем мечтал? Вот она — громадная сцена, желанные два десятка метров в глубину. Так приятно пахнут свежеоструганные доски! Теперь можно ставить большие оперы, балеты, феерии — да что угодно!

А зал! Он был повторением версальского детища архитектора Габриелли с его пышной отделкой, обильной позолотой и еще невиданными в России двумя ярусами открытых висячих балконов.

Шереметев остался доволен. Он написал тут же в театре несколько радостных строк в Москву отцу, по привычке держа его в курсе театральных дел, и послал нарочного на Никольскую улицу к старому графу.

...Кусково заливал свет яркого заката. Последнее, что оставалось сделать, это посмотреть уже готовый костюм Элианы — точно ли он соответствует эскизу. На самом деле граф еще раз сегодня желал увидеть Парашу. Это было бы самым лучшим завершением дня.

Николай Петрович обернулся к управляющему: «Жемчугову, Элианою наряженную, в диванную приведешь». Управляющий, сам бывший актер, вспомнил слова давней роли: «В победах, под венцом, во славе, в торжестве — спастися от любви нет силы в существе».

Спектакль «Самнитские браки» стал не только новой удачей шереметевского театра, но и настоящим триумфом Жемчуговой.

Роль Элианы осталась коронной до конца сценической карьеры артистки. Пленял не только великолепный, гибкий, красивейшего тембра голос, лирическое сопрано. Потрясала драматическая игра актрисы. Откуда брались в этом хрупком, на вид слабом существе громадный темперамент, заразительная страстность, которые держали зал в напряжении от первой минуты до последней?

Казалось, только ступив на сцену, Параша начинала жить по-настоящему. Эта робкая, с вечно затаенно-печальной мыслью во взоре молоденькая певица вдруг оборачивалась неукротимой в борьбе за свою любовь женщиной.

Николай Петрович не мог не показать пользовавшийся оглушительной славой спектакль императрице. К ее прибытию готовились с присущим Шереметевым размахом. Золоченые кареты подвозили вельмож, увешанных звездами, и дам в нарядах и украшениях, заставлявших вспомнить сокровища Гаруна Аль- Рашида. Воздух зала, напоенный ароматом экзотических оранжерейных цветов, был наэлектризован всеобщей взволнованностью, ожиданием, любопытством: весть о том, что сердцем самого богатого жениха России завладела какая-то голосистая крестьяночка, уже просочилась из Кускова и пошла гулять по гостиным.

На этом вечере были две героини. Одна — императрица, которая появилась, как всегда щуря бирюзовые глаза и с неизменной улыбкой на устах. Другую же, дочь кусковского кузнеца, которого то и дело штрафовали за пьянство и нерадение, от публики пока скрывал театральный занавес.

Но капризной даме по имени Судьба не было никакого дела до этих прозаических подробностей. Сегодня она благоволила к той, до чьих ушей доносился сдержанный гул зала. Параша не замечала суетившихся возле нее костюмерш. Кто-то расправлял перья на ее головном уборе и проверял, цепко ли держит плащ аграф в серебряной оправе. Кто-то ползал у широкой юбки, чтоб удостовериться, нет ли малейшего огреха, и даже теребил каблучок Парашиной туфельки — не отошел ли.