Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Эллэю не по силам было ответить старикам, он не был обучен словопрениям, и тетя зашептала ему на ухо то, что он вслух повторил:

– Почтенные старцы шести татарских родов! Я, сын татарского Тайман-батыра именем Эр Соготох [13] Эр Соготох. – (букв.) муж одинокий. Эллэй, принимаю ваши слова с благодарностью. Даю вам твердое и нерушимое слово служить в оправдание ваших надежд и упований. Вы сказали, я услышал!

Тетушка дернула его за кушак и шепнула, чтобы встал перед стариками на колено. И это у него получилось. Он встал на одно колено и склонил голову, а когда поднял ее, то увидел перед собой белоснежного скакуна с великолепной статью и в серебряночеканном уборе. Думая, что уснул, Эллэй ущипнул себя, но тетушка уже отдала ему повод и напутственно шлепнула по спине. Мальчик прыгнул в седло и иноходью понесся в предутреннюю степь, а тетка взглядом позвала к себе Алгыдая-джасабыла.

– Эллэй поедет с тобой. Все ли готово?

– Все готово, хотун.

– Пусть почувствует свободу, порыбачит, поохотится по пути. Покажешь его отцу, но, как и договорились, мальчику не говори, что Тайман-батыр – его отец. А брат пусть укрепится духом, видя свое продолжение… Пусть видит, какой у него сын растет…

Алгыдай отобрал табун более чем в три сюна, двести восемьдесят презрительно жующих верблюдов и, свернув к северу, пошел со своими подопечными по нетронутым пастбищам и нехоженым степным увалам, которых все больше становилось по мере приближения к предгорьям. Сам старик ехал то лежа в крытой арбе, давая отдых спине, то скакал впереди всех к путевому знаку, который ведом лишь одному ему. В арбу запряжен тот самый серый скакун, которого хотун-хан снарядила брату. Скакун побелел от дорожной пыли, он укрыт рваным, тронутым плесенью чепраком и, словно подавленный оскорблением собственной сути, идет, понурив черногубую голову. Идет не спеша. Да никто и не торопит его, поскольку гурты скота по пути должны щипать траву и спешить им ни к чему. Так и шли, верстая в день по два – два с половиной кес. Оторвавшись с гуртами на приличное расстояние к северу, старик Алгыдай и Эллэй стали уходить вперед каравана на расстояние двух-трех дней пути и становились на отдых в ожидании гуртоправов. Серого скакуна и белого иноходца брали в пристяжку и не навьючивали. Эллэй берег своего иноходца, глаз с жеребца не спускал и просыпался ночью, чтобы свистом призвать того, и вскоре жеребец стал отзываться на свист тихим ржанием. Мальчику постоянно хотелось говорить со стариком об иноходце. И старик понимал, что в мальчике вызревает воин, а потому терпеливо сносил эти разговоры.

– А я смогу на нем догнать оленя? – спрашивал мальчик.

– Да на нем кулана догнать можно и за хвост ухватить! – отвечал старик. – Такой войдет в пору и вровень со стрелой лететь будет, вот увидишь сам! А может, и не увидишь…

– Как это не увижу? – испуганно смотрел на старика мальчик.

– Так ты же будешь на нем верхом! Будешь видеть только встречные стрелы!

– А-а… – спохватывался Эллэй и смущенно улыбался своему недоумению.

Однажды вечером они уткнулись в рваный тордох двух пастухов там, где уже начинался подъем в горы и откуда видны были островки леса вдали. Все в тордохе – и утварь, и одежда, и остатки съестного – говорило о бедности пастухов. Обычно Алгыдай сторонился людей нужды, но на этот раз решил обустроиться неподалеку. Эллэй с удивлением отметил, что обычно грозный старец, понукающий простыми людьми, вдруг словно бы обмяк.

Один из пастухов оказался глух и нем. Второй был выбрит наголо и череп его напоминал черный речной валун, до глянца оглаженный водами. Он был широкоплеч, высок, ладен и собран в движениях. Нос его с горбинкой, казалось, готов был рвать живое мясо, а холодные, выбеленные и опустошенные глаза смотрели на окружающий мир с гибельным спокойствием.

Немой пребывал в непрестанных трудах, мычал что-то барашку, которого забил. Но и второй мало чем отличался от немого и даже больше был похож на немого, поскольку тот хоть мычал, а этот все стоял, молча опершись на батог, и смотрел на дальние лесные острова. Эллэю показалось, что один из пастухов – раб, а второй господин. Немой раб ловко отвалил ножом куски мякоти от бараньей туши и варил в казане, а на рожне уже запекались сердце и печень, завернутые в лоскуты сала. Он был большим искусником – Эллэй понял сие, когда ел потроха, набитые в бараний желудок: вкуснее он не едал ничего даже на пиру у тетушки. Ели все, кроме лысого – он молчал, не отрывая глаз от костра, а старого Алгыдая словно подменили: он и говорил вполголоса, и часто оглядывался, и дышать, казалось, боялся, кидая на лысого то ли виноватый, то ли заискивающий взгляд. Эллэй сразу невзлюбил лысого и проникся теплом к немтырю, с которым, как с равным себе, Алгыдай оживленно общался с помощью жестов. Когда поспела еда, лысый сместился ближе к гостям, налил в деревянную чашу кумысу, но первому сделать глоток предоставил почему-то Эллэю. Удивленный мальчуган не посмел отказаться – кто знает: какие здесь обычаи? – и взял чашу. Алгыдай-джасабыл, человек высокого чина, будто сделал вид, что ничего особенного не происходит и отвернулся, прислушиваясь к звукам степи. Но это не укрылось от пытливого Эллэя, и он решил, что полудикие люди таковы, как и полудикие животные – их нельзя винить в том, что они не знали другой жизни. Глотнув пенного кумыса, Эллэй передал чашу немому, чтоб тот налил еще, но лысый перехватил сосуд и сам наполнил его и протянул Эллэю, а потом внес постель путников в тордох, где расстелил ее поверх лошадиных шкур. И тут вдруг сонливость навалилась на юного воина с такой мягкой и теплой силой, будто добрая толстая старуха взяла его в охапку и стала баюкать и бормотать сказку… Он не помнил, как уснул. Он не видел, как стоял над ним лысый, и не чувствовал, как тот гладил его жесткие волосы. Он не слышал, как коленопреклоненный Алгыдай-джасабыл говорил своему командующему:

– Господин мой Тайман-батыр! Позволь сперва выполнить высокое поручение и исполнить обряд! Потом поговорим, хорошо?

– Слушаю.

– Называя твое высокое имя, младшая из твоих сестер Усуйхан-хотун-хан передала такие слова: «Лучший из братьев Тойон-батыр! С помощью Господа Бога мы живем в благополучии и благоденствии. Усуй осталась в ставке. Мы с Эллэем, победно завершив войну, возвращаемся домой с радостью, с поклажей, имея что гнать впереди себя и чему – следовать за нами. Эллэй обрадовал меня, получив похвалу военачальников. Велико наше желание, чтобы мальчик стал заметным людскому глазу человеком, способным возглавить шесть татарских родов. И хоть кости его еще не окрепли, мы все же намерены отправлять его в дальние походы и опасные путешествия, ибо сироте приходится мужать и познавать горькое раньше сверстников. Но о твоей тяжкой судьбе мы ему пока не говорим, чтобы не раздирать на части цельную детскую душу.