Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Так они и вернулись к Ожулун-хотун с богатой добычей. Все помнили этот случай. Помнил и Джэлмэ. И он сказал, подняв взор от земли:

– Хан, остынь! Тогда ты был песчинкой в бархане, а теперь о тебе не слышали только глухие и не говорят только безъязыкие!

– Чем богаче и многочисленнее мы становимся, тем медлительней и неуклюжей, – высказался и Мухулай. – Вот возьми Алтан-хан да и нагрянь прямо сейчас со своим громадным войском, которое громадней песчаной бури – и что мы станем делать? А ему ведь нужен только повод. Не думаю, что ему по нутру наше усиление!

– Ух-се-э-э! – хан хищно прищурился и побуравил своих советников острым прищуром. – Какая морока-а-а! Что же нам, бедным кочевникам, делать? Как бы штаны сменить? А я, сколько помню себя, все пытался угодить своим могущественным сородичам, все подлаживался под них: что взять с сироты! Но этому должен быть положен предел – все! Сколько еще ждать до поры, когда мы сможем открыто изъявлять свою волю? Ну-ка, расскажите мне, разжуйте! Скажи, Джэлмэ!

Джэлмэ отчего-то улыбался.

– А-а! – понимающе сказал хан. – У тебя сегодня пра-а-здник! Тебе ве-е-село!

– Мне весело оттого, что мы уже можем громко разговаривать со всем миром, – поспешил объясниться Джэлмэ, боясь, что хан разгорячится и его трудно будет образумить. – Но я не пойму: что ты имеешь в виду, когда говоришь про прямоту и правдивость… Жизнь – это переход над пропастью, да еще и по скользкой веревке…

– Может быть и так! – умягчился хан. – Но когда же мы станем жить по-своему? Скажи мне ты, Мухулай! Ну?

– Но что мы можем? Все устали от походов… А ведь вспомни – некогда нашим заклятым супротивником был один лишь Таргытай Кирилтэй и мы думали: вот расправимся с этим кровопийцей и сразу настанет благоденствие… Но мы становимся как камень-тягун, который притягивает боевое железо! Чем он больше, тем сильней к нему это железо льнет! Еще рано, мой хан, уподобляться верблюду во время гона, когда он становится…

Хан устало поморщился и отмахнулся от слов Мухулая:

– Знаю… Знаю, каким становится у тебя ядовитый язык…

– Он становится чванливым и плюется на все стороны света, на людей и на ветер, – несло Мухулая. – Надо, чтобы никто не сомневался в нашем миролюбии.

– Замолчи! – прорычал хан, но, видно, доводы тойонов были ему небезразличны. – В конечном-то счете все решается войной! Все едино никто не верит в наше миролюбие!

– Таковыми созданы люди, – кивал головой Джэлмэ. – Возьми кэрэитов: ведь мы их не стали истреблять, приняли как своих… И что? Они восстали и могли бы наворочать вьюков, если б не наша сторожкость… Те же найманы – чем отличаются? Верхней одежкой да говорком, а копье да пальма – говор общий для всех, все его понимают… Слаб человек, думая что он всесилен, если вооружен… А с другой стороны – без оружия человек боязливей мыши… Я думаю, что людей покоренных нужно либо все время или по шерстке гладить, или искоренять!

– Вот тебе на-а-а! – округлил рысьи глаза хан. – А я о чем говорю? В чем же я не прав, по-вашему, говоря, что нечего лизать лицо Алтан-хана!

Джэлмэ посмотрел на хана с недоумением и поднял руку, как бы предлагая всем помолчать, и сказал:

– Если судить по мэркитским племенам, то, несмотря на их злопамятство, о котором известно всем, они ни разу не восстали против нас. Не потому ли, что племена, которые были нами обезглавлены и выкошены, тихи и покорны до сих пор! А те, с кем мы сюсюкали, готовы взъежиться, как только их укусит шальная муха!.. Но это не значит, что нужно вырезать всех поголовно!

– А что это значит? – едко спросил хан. – Как же тебя, умника, понимать?

– А понимать меня надо так, что каждый случай решается особо и взвешенно, хан. Купец Сархай рассказывал мне как-то ночью во время осады про больших завоевателей и говорил, что удержать в повиновении большую страну со своими обычаями и порядками можно, лишь переселившись туда на жительство, – так сделал турецкий султан с одной из приморских стран. Ты хочешь осесть в Китае? Не хочешь, я знаю… можно посадить наместника, но людей, подобных тебе самому, ты вряд ли найдешь во всей Поднебесной…

– Ну-ну!.. – поторопил его хан. – Продолжай, Джэлмэ!

– … Можно разместить там большое количество конников и пеших, но их содержание будет разорять жителей покоренной страны, а если мы будем содержать это войско, то оно обойдется нам дороже, чем приобретение новых земель! Правы были римляне, которые, завоевывая страну, потакали слабым, которых все больше, и обретали в этом большинстве союзников, но в силу им войти не давали!.. О-о, хан! Много было до нас войн и походов, но всегда проигрывал тот, кто не думал о завтрашнем дне и шел на поводу у сильных чувств!..

– Если будешь по пустякам гневаться, – ввернул Мухулай, – а особенно когда тебе говорят правду, то правда все меньше будет достигать твоих ушей, хан. Вот успокоишься, обдумаешь все в тишине – тогда и примешь решение…

Хан вдруг расхохотался и, глядя на замешательство советников, сказал, отерев усы:

– Устаю… Могу же я хоть с вами покукситься, покричать, поговорить открыто? У меня нет людей ближе. Понятно? Как мало сливок на поверхности молока, так мало людей, с которыми я откровенен. Хорошо, что вы у меня есть.

– Хорошо, что ты есть у нас, – едва ли не разом ответили тойоны.

А Джэлмэ продолжил:

– Будем жить, как жили: умным – совет, а непослушным – камча… Не придавай особого значения тону своего послания к нучам, если он кажется тебе чуточку подобострастным… Владыки сильных стран от вседозволенности глупеют и понимают только лесть. А нам еще нужно выиграть время и окрепнуть…

Тэмучин знал порядок своих действий внутри ставки дней на десять вперед – все вплоть до мест его ночлега согласовывалось с большими тойонами, с Ожулун и Борте.

Очень хорошо думалось ему в сурте Усуй. И беседы с ней, как хороший ветерок с озера, легко разгоняли угарный чад сиюминутных дел. Когда хан пересказал ей суть своего давешнего спора с Джэлмэ и Мухулаем, она осталась сидеть в раздумье, но глаз с лица Тэмучина не сводила, словно по писаному читая недосказанное, словно смывая пыль с лошадиной шкуры, чтобы определить ее истинную масть.

– Нелегко, – не то спросила, не то подтвердила Усуй. – Последствия блага, будто свалившегося с неба – масло… Оно хоть и вкусное, но может прогоркнуть, может растаять, на нем можно поскользнуться и дающему и берущему… Его помнишь, когда оно кончается, а когда есть – привыкаешь и хочешь чего-нибудь иного, диковинного… Так я по-женски, по-хозяйски думаю.

– И каков же твой совет? – спросил Тэмучин, радуясь и удивляясь тому, с какой простотой она отвечает на вопрос, который изматывает все его силы: что ждет ил под пологом новых джасаков.