Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Он не должен наваливать на твои плечи поклажу чужих склок! – сказала она. – Успокой его, пообещай разобраться с грубияном Боорчу… А еще лучше – дай ему какие-нибудь земли во владение, но пода-а-а-льше от караванных троп!

– Ты знаешь: я на него сердца не имею, даже думаю, что он полезен мне, но мучаюсь оттого, что не могу предвидеть его вывертов… Смотрю ему в глаза – там глухая стена. И я думаю, что при разговоре с ним тоже надо выстроить стену внутри себя, сделать вид, что ничего особенного не произошло – люди не сразу привыкают к ярму закона…

– Вот-вот! – одобрила Ожулун. – Пригласи его к себе, и одного этого ему хватит, чтобы показать всем свою сановитость. Он из одного этого будет иметь свою выгоду…

Само приглашение к Чингисхану – знак особого почтения. И Хохочой взял от этого приглашения и мясо и перо, как охотник от рябчика. День встречи, предложенный ханом, он отверг, сославшись на дурной сон, где ему явились черные волки с лошадиными хвостами. Но на следующий день явился в сопровождении более чем сотни всадников. Однако Чингисхан уже предвидел увертки и уловки шамана, поскольку понял все возрастающую силу не самого Хохочоя, а и любого другого посредника между земным и небесным мирами, но все же турхаты встретили кавалькаду шамана у внешнего кольца охраны ставки и никого из всадников, кроме самого Хохочоя, дальше не пропустили.

Когда он размашистым шагом и с отчаянной решимостью труса влетел в сурт Чингисхана, то прямо-таки возопил:

– Так-то вы принимаете человека, ниспосланного самим Всевышним владыкой?! Может быть, вы решили заточить меня в колодки? Я не удивлюсь! Кто мне объяснит: что все это значит?

На что Джэлмэ незамедлительно ответил:

– А ты у владыки небесного спроси, ведь вы с ним, по твоим наглым словам, неразлучны, как паут с коровой! А еще испроси у него вразумления! Может быть, он раскроет тебе твои наглые глаза и ты увидишь – где ты стоишь! А стоишь ты перед Чингисханом, щенок, тявкающий от страха!

Но, видно, Хохочой накрепко вбил себе в голову понятие о своем небесном покровителе, а потому, не снижая голоса, понесся дальше и ткнул пальцем в тойона Джэлмэ:

– Ты кто такой?! Ты – сорная трава на пути глупого ветра! Я ведь не к тебе обращаю свой вопрос, а к равному себе! Ты должен молчать, как пустая изнутри тыква, пока по ней не стукнут палкой!

Охнули почтенные старцы, сидящие на мягких войлочных подушках. Старик Усун-Туруун не дал тишине перерасти в ссору и попытался усовестить шамана:

– Что это с твоей головой, парнишка Хохочой? Я старше твоего отца, Мунгкулук-Хонгхотоя, но, сколько помню, тот даже после бурдюка кумыса никогда прилюдно не опорожнялся! Иди, подойди к воде, глянь на свое отражение с высунутым языком: может, он у тебя слишком длинен?

– Гром небесный на ваши гордые головы! – не унимался Хохочой. – Вы забыли обычай, но чаша грехов скоро переполнится – это вам не в альчики [15] Альчики – кость коленного сустава. играть, это с небом шутки шутить – играть таким человеком, как я!..

– Молчи, болван! – побледнел обычно сдержанный Джэлмэ. – Прикуси свой язык, тень сухого дерева! – Но вдруг не выдержал и расхохотался.

Смех, как степной пал, охватил всех, кто был в сурте. Люди смеялись, икали, плакали, прятали лица в одежды друг друга. Чингисхан напряг всю свою выдержку, чтобы не впасть в это наваждение, он понимал, что нужно предпринять нечто, позволяющее всем выйти из наваждения без потери лица.

– Что ж, – сказал он, успокаивая жестом. – Ты показал свою силу, Хохочой, напустив на нас чары повального смеха. Не смеялись лишь двое: ты и я. Значит, мы сильнее чар, напомнить об этом здесь присутствующим нелишне… – Он со значением глянул на тойона Джэлмэ, и тот с пониманием покивал: да-да-да. – А пригласил я тебя, чтобы наделить прекрасными пастбищами, Хохочой, брат мой… Чтобы дать тебе богатые дичью горы на левом берегу реки Селенга, там, к западу от степи, где когда-то жили мэркиты…

Что-то детски беспомощное на миг проглянуло в лице шамана, но тут же исчезло под покровом маски угрюмого отшельника. Он сказал, отмахиваясь:

– Я – божий человек: где хочу, там и живу! Ты хочешь отправить меня в опалу – так и скажи!

– Мы все божьи люди, – доброжелательно продолжал хан. – Но у всех у нас есть свои земли, где можно пасти скот и содержать челядь. А у тебя стало в последнее время многовато и того и другого – или это не так, божий человек? Одних нукеров с тобой прискакало больше сотни…

И тут уж Хохочой поспешил повернуть развитие разговора:

– Если хочешь мне добра, то прикажи наказать сурово одного тойона, – и его колени задрожали от ненависти. – Ты знаешь, о ком я веду речь?..

– Ах, ты про тойона Боорчу, однако? Я отправлю его на войну, туда… – махнул указующе хан, – на север!

То, что для воина является наградой, из уст хана звучало как обещание кары. Только трус Хохочой мог воспринять и воспринял эти слова Чингисхана на свой лад. Он знал, что на войне убивают, хотел гибели Боорчу и раскрылся в словах:

– А если его не убьют?

– Так ведь и он тебя не убил!

– Хотя надо было… – сказал Джэлмэ, не удержавшись, но Чингисхан гневно глянул на него, и Джэлмэ поправился: – Я говорю: надо было шаману просить небо о вразумлении Боорчу – вот и все… Чего стоит по-дружески попросить Бога? – и при этом лицо тойона был столь простодушно невинным, что Хохочой скривился лицом и вышел вон из сурта.

Старики переглянулись между собой.

– Вы только поглядите на этого тюфяка! – сказал кто-то. – Кто ему позволил уйти?

– Да-а… Этот малый превзойдет всех шаманов вместе взятых.

Хан чувствовал, что если все оставить как есть, то надо ждать беды.

Раньше говорили, что у человека тем короче век, чем длиннее его язык, и с пустобрехами дело решали простым усекновением главы. Противостояние с Хохочоем не сулило судьбе ила ничего хорошего, и, слушая ропот старцев, Чингисхан не мог найти решения, которое устроило бы всех: в голову шли мысли о самом простом и надежном – о казни Хохочоя. А тут и Джэлмэ плеснул масла в огонь:

– Прикажи, о великий хан, и мы с Боорчу найдем способ отправить его к небесным товарищам!

И таким искушением явились эти слова тойона, что Чингисхан аж челюсти стиснул, чтобы не высказать скоропалительного согласия. Он чувствовал, как высох язык во рту, как высохла глотка. И, помолчав, в каменной тишине, он сказал ожидающим его решения тойонам:

– Кто же после этого будет верить мне, о мои верные псы… Такие дела должен решать Верховный суд. Не будем пачкать чистое дело своей неправедностью… Пусть бы лягушка квакала, а цапля открывала клюв! Но не получится ли так, что слава о силе Хохочоя возрастет среди черни стократ и он станет для нас недосягаем?