Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Вот Алтынай приютилась поближе к матери и делает вид, что слушает молву мужчин, а сама так и поглядывает: у всех ли горяча еда, не полить ли махан горячей луковой подливой, не подать ли кому чаю – молодец Алтынай. Видно, правильно люди говорят, что девчонки взрослеют быстрее пареньков. Не заметишь, Алтынай, как пролетит времечко и повезут тебя в белой арбе к вождю какого-нибудь народа, и будешь ты ему женой, а монголам – заступницей и ходатаем в трудные, не дай Бог, времена…

«Как хорошо, что я еще молод! – подумал хан. – И я еще смогу поднять их на крыло, если на то будет воля Всевышнего…»

После назначения Джучи главнокомандующий Хубулай пришел к хану со своими соображениями:

– Северные земли простираются широко до самых вечных льдов. Там нашли прибежище много племен. Есть там люди, называющие своих батыров – мергенами и уверенные, что их мергены могут превращаться в ястребов. Не пустить ли нам на этих ястребов наших соколов-балабанов? Не направить ли на север не одно войско, а два.

– Что за нужда? – Поначалу хану не хотелось вникать в умозаключения Хубулая, а его слова показались сказанными от скуки и бездействия, которые одолевают воина вне войны.

– Так я же говорю: земля на севере обширная, к тому же дорога измотает наших нукеров и на все эти горы, леса, переправы – знаешь, сколько сил уйдет? Земли там трудные, и одно войско может кануть в них, как в трясину – ищи-свищи! А туматов ты знаешь – они легко не уступят, будут жрать кизяки и твердить, что ничего вкусней отродясь не ели!

Что-то в его напоре было такое, чем хан не мог пренебречь, и поторопил:

– Так-так! И зачем ты все это мне талдычишь?

– Зачем нам толмачи, великий хан? Сдается мне, что нужно бы направить на север и еще одно войско из бывалых бойцов, которым нипочем долгое противостояние в горах и в лесах! Вот смотри! – Хубулай кончиком камчи стал чертить на войлоке невидимые линии. – Готовый к выступлению тумэн Джучи правым крылом направим по левому берегу озера Байхал на запад. Там обретаются два больших племени ойуратов и кыргызов, кроме того мелочь – буряты, борохуты, урусуты, хапханасы, хакасы, тюбэ. А хоро-туматы владеют почти всем побережьем Байхала. Вот туда и направим Хорчу и Хордоя-Бэки во главе с Борохулом! Они выходцы из тех мест и привычны к горам, как архары! И пока мы будем препираться с хоро-туматами, войско Джучи не должно привлекать к себе внимания нучей, и они обо всем узнают, когда будет уже поздно из дохлой овцы варить похлебку!

Хан оценил доводы Хубулая.

– Надо посоветоваться с большими тойонами, – сказал он, хотя знал, что предложенному Хубулаем нет цены.

Борохул остался доволен тем, что хан дает ему войско в поход на север. Ему пришлось всего только раз, и то во главе небольшого отряда, да еще вместе с Мухулаем, Боорчу и Чилау, принять посильное участие в спасении людей Тогрул-хана из смертельных объятий Кехсэй-Сабараха. А нынешнее дело уже настоящее, и Борохул собрался быстро и, заскочив к приемной матери на чай, двинулся к Хорчу и Хордою-Бэки, готовым выступить в северный поход. Ожулун огорчилась тем, что названый сын не останется у нее на ночлег, но смирилась, зная, что мужчина может устоять перед красивой негодницей, но не перед войной, и, прижавшись носом ко лбу Борохула, шлепнула его легонько: иди.

Двигаясь без привала два дня и две ночи, Борохул нагнал войско Джучи, вставшее лагерем у подножья лесистых гор, и заметил, что у людей Джучи прыти поубавилось. Хордой-Бэки махнул рукой в сторону гор:

– Как большому войску перевалить их? Втянемся в ущелье – попадем в засаду… Будем стоять тут – достоимся до окружения… А другой-то дороги нет – перевал один… И это – гибель, если мы на него сунемся!

Наутро Борохул с двумя сюнами пошел на разведку перевала и понял всю справедливость опасений своего тощего друга Хордоя-Бэки, налетев на низко натянутую веревку с шумящими подвесками. Значит, где-то рядом в скрадке хоро-туматские караулы. Если даже их нет и все эти ловушки сооружены охотниками, не говорит ли это о том, что местность не настолько дика и пустынна, как им казалось в теплой ставке. И он отправил людей на восток и на запад на поиски другого пути через горы.

В те времена, когда шаман Тэб-Тэнгри был еще мальчиком по имени Хохочой, одногодки смотрели сквозь него, как сквозь степное марево: они не замечали его – до того тот был болезнен, худ и золотушен. Он привык к одиночеству и обидам, и если б не Тэмучин, которого по причине великодушия, присущего истинной силе, тянуло на защиту слабых, то кто знает, дожил бы будущий шаман до зрелых лет. Но одинокий камень заметней груды камней. Так и угрюмый, тощий, надменный Хохочой возвысился над муравьиным кишением людей, даже не участвуя в походах и набегах. Вечно полеживающий в своем сурте, он прослыл тем не менее человеком, могущим общаться с высшими небесными силами, могущественным знахарем, и когда облачился в шаманские одежды, то люди приняли его воплощение с готовностью. Теперь Хохочой только и успевал перепрыгивать с коня на коня, чтобы поспеть к больному или к несчастной роженице, или к беспечному охотнику, которого помял зверь. Он не отказывался камлать, но, бывало, и отказывался, если видел, что тьма уже намертво ухватила страдальца. Шаман был весьма не глуп. А когда – бывало и так – человека уже заживо похоронили, но он вдруг ухитрялся перепрыгнуть в седло жизни и продолжить свой земной путь, – слава Хохочоя пересаживалась в сотни седел и скакала впереди него в разные стороны. Слов нет: Хохочой знал слабые людские души и, предсказывая кому-то будущее, умел сказать то, чего человек ждал от жизни, подавая этим надежду и убивая тревоги.

Все это Ожулун знала, и ее не озадачили слова, сказанные Хохочоем на курултае под белым знаменем Чингисхана. Она сомневалась, что хан верит в чудеса, как и сам Хохочой, но и не находила похвальным поведение великих тойонов, едва не заклевавших шамана своим осуждением, которое чуть не дошло до пинков и тумаков. Только слепой, с выеденными черной оспой глазами, мог не видеть влияния Хохочоя на умы многоязыкого народа. Понятно, что тойонов задело вмешательство шамана в земные их дела и обычай провозглашать хана с согласия вождей всех племен, а вовсе не по предвидению колдуна с бубном. Но почему бы не использовать объединяющее влияние шамана впредь, когда ил будет разрастаться и становиться все менее управляемым? Ожулун еще не знала, какую оплеуху закатил шаману Тэб-Тэнгри тойон Боорчу и как сунул тому, сбитому оплеухой наземь, под нос кулачище размером с его голову. Она не слышала как шаман, закатив глаза, взывал к небесам: «Хой, хой! Где вы, предшествующие мне и следующие за мной?! Если вы далеко – приблизьтесь!..» Она не видела, что Боорчу зажал рот шамана и тот едва не отлетел в верхний мир, суча ногами, но благородный Джэлмэ отнял бессильное тело Хохочоя и, бросив его поперек седла парня-вестового, отправил в стан. Она знала лишь, что после курултая шаман долго болел и не поднимался с постели. И что находясь в излюбленном своем положении на боку, Хохочой крепко призадумался над новыми законами, которые запрещали строго-настрого насилие друг над другом. Осознав это, он стал жаловаться на поругание закона и самоуправство Боорчу своим многочисленным посетителям. Люди сострадали ему и шли жаловаться хану на рукоприкладство Боорчу, унижающее божьего человека Тэб-Тэнгри. «Как гибкое тело дерева точит наглый червь, так и самый хороший закон может быть источен толкователями и обращен к торжеству зла». Так думала Ожулун, советуя Тэмучину пригласить шамана к себе и напомнить ему о том, кто защищал его в детстве – не будущий ли Чингисхан?