Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Но ведь так действует только конница, а нам, пешим, как же ухитриться, чтобы такие натиски совершать? – спросил молодой тойон-кидань, спросил на ломаном монгольском, но всё же внятно.

– А вот над этим сами голову потрудите, сами! – жёстко отрезал Боорчу. – Времени на разговоры, на суды-пересуды у нас нет. И пути назад – тоже нет. Одно посоветовать могу: все разом к вражеским рядам не приближайтесь. Основное ядро войск держите на расстоянии, удары же наносите молниеносно и малыми отрядами. Я всё сказал.

– Ты сказал, мы услышали!

– Бог нам в помощь!

– Да поможет нам Всевышний!

Долго Боорчу провожал взглядом своих молодых тойонов. Юные бедолаги! Их тщательно отбирали среди союзных племён и народов, и обучали их и готовили к начальствованию, и они за краткий срок изменились даже внешне, стали выглядеть осанистей, внушительней, мужественней. Эх, если бы их обучали не несколько месяцев, а дольше, если б их готовили как следует и неспешно – не было б у него, у Боорчу, столь тревожно на душе. Он, и за эти несколько месяцев успевший узнать доподлинно каждого из них, по-своему даже сдружиться с ними, теперь страдал, понимая, что должен отправлять их на верную гибель, таких молодых и ещё слабо подготовленных к ведению страшных боёв. Вот идут они, здоровые, крепкие парни, ни единой трещины в каждом, как в новом глиняном сосуде, – а сколько из них уцелеет, и с какими увечьями вернутся выжившие?.. Боорчу отвернулся от них, постоял, помолчал, успокаиваясь…

– Прибыл Сюбетей-боотур!

Боорчу, с нетерпением ждавший этой встречи, обрадовался тому, что его давний младший товарищ явился сам. Он резко повернулся и даже отпрянул от неожиданности: Сюбетей уже стоял рядом и смотрел ему прямо в лицо с высоты своего немалого роста.

– Ох, и с чего ж ты таким длинным вымахал?!

– Вот уж чего не знаю, того не ведаю. Какой вышел, таким и живу. А почему – о том спроси у моего отца Джаргытая.

Пошутив, они перешли к делу.

– Когда ты начинаешь? Ты ведь и так из-за меня медлишь, уже третий вестовой тут побывал, спрашивал.

– Сразу же. Поговорим – и двигаюсь, – Сюбетей снял шлем, огляделся, нет ли рядом посторонних, и поведал:

– Мне велено обстреливать выходящие из крепости войска до тех пор, покуда не кончатся у нас мощные стрелы-хойгуры. А потом мы отступим вслед за головным войском, свернём по высохшему руслу реки и там затаимся.

– Ох!.. Ну, что ж делать… Иди. – И Боорчу горько вздохнул: он терял надежду на помощь именно тогда, когда она, помощь, была для него как воздух.

– А ты?

– О чём спрашиваешь? У тебя – отборные части, где у каждого нукера по три сменных коня, а у меня, несчастного – одно слово, что войско: сброд, зря ли оно и зовётся «чёрным». Даже если и отступим, далеко не сможем уйти. – Боорчу был так подавлен, что отвёл глаза от товарища. – Из ставки получил такой приказ, какого никогда не бывало: сразиться лоб в лоб и – людей не беречь…

– Да не может быть! Как это – «людей не беречь»? – у обычно невозмутимого Сюбетея округлились глаза. – Не может быть! Ты не ошибся?

– Нет, к сожалению, это именно так… Сначала я получил такой устный приказ, а потом письмо: там точь-в-точь то же самое сказано…

– Так что же это означает?

– А то, что война есть война! Нами решили пожертвовать, чтобы отвлечь врага от главного нашего удара.

– Ну, дружище!.. Всякое видал на разных войнах, но такого, чтоб целый тумэн, десять тысяч человек, на верную гибель толкали – не припомню! Бывало, да и то редко, что одним сюном жертвовали, ну, совсем уж в отчаянных положениях – двумя, но и то стон стоял на всю державу…

– Сейчас другие мерки. На великой войне и жертвы великие надобны… Умом-то я всё это понимаю, – Боорчу поперхнулся собственными словами от волнения. В сумерках белела его рано поседевшая голова. – Понимаю: «чёрное» – оно чёрное, сырое и есть. Люди еще неопытны, настоящей выучки у большинства нет… А с другой стороны, такое страшное решение принимать не могу! Столько молодых и здоровых ребят… Душа болит, как подумаю, что своих питомцев в пасть дракону пошлю.

– А что делать?

– Да я до сих пор и не мыслил ни о чём таком: ведь «чёрным» войском никогда не занимался. Как все мы, свысока смотрел, мол, людишки мелкие и никчёмные, строя не знают, бегут в бою, как крупа просыпанная. А вот теперь, когда почти каждого из них в лицо знаю – сам ведь их отбирал! – вижу: они ничем не хуже других, наших. Да, сыроваты ещё, но ведь стараются воинскую науку постичь, и уже многое постигли, выросли. Закалились бы по-настоящему – равными нашим нукерам стали бы. Так нет же… Неужели столько молодых ребят надо на гибель посылать лишь ради успеха в одном-единственном бою, каким бы грозным он ни был? Нет… это… не по совести моей такое… Ни душой, ни разумом я это принять не могу!

Они постояли молча, глядя в землю.

– Сюбетей…

– Да! – Сюбетей резко вздрогнул, когда стоящий рядом назвал его по имени. Его поразило, что Боорчу, которого он знал с юных лет, когда ему ещё только начинали доверять караульную службу, так взволнован. – Тыый! – издал он возглас удивления. – Убай-Боорчу, что за тоска на тебя напала?! Сколь знаю тебя, ничем тебя было не прошибить, всегда ты скалой выглядел, никогда не волновался, а тут…

– Я и сам, брат, себе таким ещё недавно виделся, а теперь сам себе дивлюсь, до чего тонкокожим стал. Как получил приказ этот – покоя сердцу нет. Хожу вот, терзаюсь, мозги надрываю, а ни до чего толкового не додумался. Одно могу сказать тебе – и лишь тебе, моему «юному тойону»: этот джасал из ставки – неправилен. В корне он не справедлив! Нельзя так управлять войсками!

– Ну, Боорчу-убай, не надо так говорить… Думал ли я, что ты способен на такие речи? Пусть ты сейчас на какое-то время мне подчинён – но мне ли тебя учить?! Ведь приказ… Ты ведь сам нас учил: приказ ставки не обсуждается, никогда и ни при каких обстоятельствах, в нём нельзя сомневаться, его лишь надо беспрекословно исполнять.

– Помню, да, сам вас этому наставлял… А вот сейчас я этим приказом обессилен, чувствую себя точно дряхлый старец или как младенец. Тупик! Что предпринять?

– Предпринимать-то можно лишь одно: выполнять приказ. Но…

– Ну? – в глазах Боорчу мелькнула искорка надежды.

– Но ведь один и тот же приказ можно по-разному выполнять, так?

– Ну? Говори же скорей!

– Давай подумаем, как спасти твоих «чёрных», как хотя бы из боя с малыми потерями вам выйти.

– Эх, сказал тоже… – Боорчу безнадежно махнул рукой: он не услышал спасительного совета, которого так ждал. – Такой бой с успехом может вести лишь наша конница: налетела – и тут же в сторону. А коль пехота в рукопашную врубится, ей уже из боя не выйти. Или она одолеет, или её изрубят – одно из двух. А отступать невозможно: враг всё равно догонит… Сам знаешь, не умеем мы в пешем строю против превосходящего нас врага драться. Тем более – против его конницы. Не умеем…