Николай Лугинов - По велению Чингисхана

…Воины почему-то поддерживали его под обе руки. Что-то быстро говорили, но что?

Он оглянулся, пытаясь понять, что же произошло, и увидел: из его спины торчит оперённый хвост стрелы. Какая неуклюжая, грубо выделанная, толстая стрела – ни один монгол до такой не опустится! А какой же это птицы перья? Неужели из крыла беркута?..

Во всем его теле поселилась тяжесть, закружилась голова, мысли стали разбегаться. А земля, по которой он всегда ступал уверенно и твёрдо, закачалась и стала уходить из-под ног. Потом он медленно то ли поплыл, то ли ушёл в полёт…

Шесть мэгэнов утомленных битвой джирдженов на загнанных, в мыле лошадях не смогли дать отпор всего лишь одному мэгэну монголов Сюбетея и погибли. Бежать удалось всего лишь немногим из двух мэгэнов, оставивших на поле боя раненых, убитых и сдавшихся в плен.

Кехсэй-Сабарах, проведя всё лето в хлопотах, отобрал шесть мэгэнов войска. Для них подготовили верховых коней, оружие, доспехи и одежду.

…Холода приходят в горы раньше, чем в степь. И потому на осеннюю облаву, устроенную тогда, когда пожелтели травы и листва, поставили всех воинов, чтобы заодно обучить их строю. Однако племена в этом краю охоту с войной не смешивали: у них не только не было обычая идти на охоту боевым строем в полном вооружении – они считали такое грехом.

– Да неужто мы будем подражать диким монголам, у которых и человеческих-то порядков нет в жизни?

– И то правда! Разве уважающие себя люди станут охотиться на тварей бессловесных, на детей природы с тем же оружием, каким людей умерщвляют?!

Поначалу Кехсэй-Сабарах делал вид, что не слышит этих толков. Но когда ропот начал крепчать, он прикрикнул:

– А вы хотели бы учиться войне прямо на войне? Во сколько ваших трупов такая учёба обойдётся, подумали? Да в бою ни один новобранец не поймет не только как правильно исполнять приказы, но и как их расслышать! А если приказ вовремя не исполнен, тут же распадётся строй, и самое крепкое войско станет бараньим стадом. Ясно?!

Тойоны притихли, не решились ему перечить, но он видел: им все эти его нововведения крайне не по нутру. А всё, что делается без желания, лишь по чужой воле, получается коряво… До чего же обидно, что столько идёт не по его замышлению, не так, как хотелось бы!

– Вот наказание мне на голову! – скрежеща зубами, бормотал про себя старый воитель в досаде на неумёх, вдобавок не понимающих его и противящихся его воле. – И за какие грехи мне достались эти олухи, чьи вожди выжили из ума?..

…Во времена расцвета Найманского ила людей из этих племён-народцев никто и не думал допускать до настоящего военного дела, готовить их к нему. Тогда ни под каким видом не вводили в прочно устоявшуюся среду закалённых воинов «чужую масть» – тех, кто ни сам, ни предки его искусством войны не занимался и в нём ничего не смыслил… Оно и верно: ведь почти невозможно создать настоящее войско из людей, которые войны и не нюхали. Что взбредёт им в голову, когда враг начнёт пластать на части тех, кто рядом с ними в строю, когда кровь захлещет? Самое опасное – страх, сумятица… в них начало всех поражений. Чтобы такого не случилось, уже сейчас надобно выявлять нестойких духом и боязливых людей, устранять их заранее.

Конечно, пока нет сражений, в таком тонком деле сложно разбираться до совершенной уверенности в сделанном выводе. Вот и приходится на всякий случай отметать всё и вся, хоть сколь-либо вызывающее недоверие. И всегда при этом – несогласие вождей племён, бесконечные споры и раздоры с нами…

Но нет худа без добра. Стоило ужесточить отбор – переменились и вожди. Раньше – даже после долгих уговоров уступали людей скупо и нехотя. А тут сами стали их навязывать. Словно соревновались меж собой: кто выставит большее число воинов.

…Племенам, изгнанным некогда из благодатных долин, простиравшихся внизу, эти хмурые и нежаркие, даже суровые, но богатые и таёжным миром, и зверем-птицей горные места пришлись по нраву. И жили они здесь в мире и согласии… Пока не было внешних угроз, они пребывали в уверенности за своё бытие, твёрдо стояли на ногах. И никто из обездоленных и впавших в немощь не смел в те поры, не заручившись ходатайством более сильных, просить у них какой-либо помощи. Попробуй – уйдёшь ни с чем от этих сытых, равнодушных и не внемлющих мольбам голодных людей, от этих закосневших в своей сытости и в довольстве… Но за последние годы и до них докатилось снизу вверх ледяное дыхание перемен, что произошли в степи, заставило глянуть на мир иными глазами. Чтобы выжить в надвигающемся бедствии, стало необходимо искать союзников, налаживать новые отношения с другими народами.

Особенно почему-то страшились все монголов. Эта тревога стала просто клевать сердца, когда докатилась сюда весть, что те покорили и Тангутский ил, и Китайский. Вдобавок, с востока в этот край являлись всё новые и новые племена, бежавшие от страшной войны.

К тому же с запада шёл другой страх: там в последнее время вошло в силу, обрело могущество Хорезмское государство. Оно ежегодно расширяло свои владения, присоединяя к себе новые покоренные земли. В этой державе исповедуют ислам, и только ислам. И здешние народы этого боятся. Их тревожит, что мусульмане считают всех иноверцев, всех и любых последователей других верований «неверными», «кяфирами», стало быть – врагами, с которыми можно говорить только языком оружия. А здесь, в этом краю – здесь уживаются в мире разные племена и народы разных вер. Одни поклоняются Христу, другие – Будде, есть и мусульмане, есть поклоняющиеся иным богам и божкам… И это лишь для неискушённого взгляда все боги похожи один на другого: на деле же корень главных раздоров меж людьми – именно в разнице меж верованиями. Вот почему последователи Будды так обрадовались, узнав, что молодой сегун Кучулук, женившись на Кункуй-хотун, перешёл в их веру…

Но кто знает, с какой стороны нагрянет гроза, и станут ли чище после неё их селения – или, наоборот, утонут в грязи. Какой Бог этим ведает? Вот поэтому-то каждый и молит о спасении своего Бога. Встать же против беды, грозящей и с востока, и с запада, надвинувшейся уже вплотную, по-настоящему смогут только кара-китаи, объединив все другие народы.