Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Вскоре небо стало проясняться и можно было ехать.

Все снова сели на лошадей и отправились.

Проезжая мимо хаты, где утром была Млава, Ко́зель невольно искала ее глазами; но старухи здесь не было: она стояла подальше у дороги и, узнав Анну, улыбнулась ей, как старой знакомой. Август взглянул на Млаву и отвернулся.

Питая глубокую ненависть к Карлу XII, Август видел в его успехах какое-то роковое преследование судьбы. Но все это было ничто в сравнении с его нерасположением к полякам, которым он приписывал все свои несчастья. Те из поляков, которые оставались верными сторонниками Августа и являлись к нему на поклоны, имели случай убеждаться, как он ненавидел их нацию.

Впрочем, в эту пору Август презирал все и всех; он был занят теперь одной мыслью: как поднять свою втоптанную в грязь репутацию, и, надо признаться, избрал для этого самое странное средство. Униженный дома врагами своей страны, он захотел явить себя героем для дел чужой земли.

Угождая императору, он отправился с небольшой горсткой своих людей во Фландрию, чтобы сражаться против французов. С этой целью он, сохраняя инкогнито, примкнул к войскам принца Евгения Савойского и действительно сражался с такой отвагой, что принц Евгений и Мальборуг считали нужным воздерживать его, чтобы не рисковал своей драгоценной жизнью.

— На войне, — отвечал Август, — надо быть немного кальвинистом и верить в предназначенье.

Этот его ответ пользовался большой известностью и дал повод многим сомневаться в том, был ли король Август «добрым католиком». Сомнение, впрочем, едва ли уместное, так как Август потому, собственно, и принял католичество, что у него не было никакой веры.

«Говорят, что Август переменил религию, — писал один из историков. Я не могу этого допустить, потому что переменить можно только то, что мы уже имели. Август разве принял религию, но не переменил ее».

Но как он ее принял ?

Всем было известно, что тотчас же по принятии католичества он начал дерзко и грубо издеваться над обрядами своей новой веры: его шалости в этом случае доходили до того, что он вешал четки на шею своей любимой собаки.

Однако, военные подвиги с Евгением Савойским саксонскому королю тоже скоро наскучили, и он, предвидя, что осада Лиля может продлиться довольно долго, пожелал возвратиться к своей Саксонии и к своей Ко́зель.

Возвращаясь инкогнито, под именем графа Торгау, он заехал по дороге в Брюссель, где ему чрезвычайно понадобилось провести вечерок с танцовщицей Дюпарк. На вечеринке, происходившей в знаменитом тогда ресторане Вернуса, Август вознаграждал себя за суровое воздержание лагерной жизни и так увлекся Дюпарк, что, расставаясь с ней утром, пригласил ее приехать в Дрезден.

Бывшие с ним придворные тотчас же усмотрели в этом признак охлаждения к графине Ко́зель и намотали это себе на ус.

Между тем в Дрездене в отсутствие короля у Анны Ко́зель с наместником Фюрстенбергом и Флеммингом возникли большие неприятности, и эти два сановника решились во что бы то ни стало разделаться с надокучившей им королевской фавориткой.

Этого же горячо желал и весь двор, где было, конечно, немало интриганов, имевших цели заменить Анну для короля той или другой женщиной, на которую они могли бы иметь свое влияние. Графиня догадывалась об этом. Преданный ей Заклик разведывал и доносил ей все, что против нее строили ее недруги.

Поэтому долетевшие из Брюсселя слухи о Дюпарк были приняты с усиленным интересом, и возвращение короля ожидалось двором нетерпеливо.

Чувствовалась и ожидалась ожесточенная борьба, в которой Анна должна была пасть или стать еще сильнее.

Против нее были общее раздражение ловких и пронырливых интриганов и ее собственная самонадеянность; за нее — красота и сила, если не привязанности, то, по крайней мере, привычки к ней Августа и дети , в которых Анна видела узел, связующий ее с Августом. Его обещание жениться на ней она тоже считала делом серьезным!

Враги Анны, в свою очередь, рассчитывали, во-первых, на то, что она, по их соображениям, уже должна была порядочно надоесть королю своими капризами и безмерными тратами, а во-вторых, они ждали, что она сама поможет им своей несдержанностью. Она легко могла выйти из границ благоразумия.

Во время отсутствия короля ему доносили об обременительных для казны излишествах, и Август велел определить на расходы графини сумму, больше которой она не имела права требовать. Фюрстенберг ухватился за это и решительно отверг несколько раз возобновлявшиеся требования прибавок. Это до того возмутило не привычную к такому порядку Анну, что она поклялась при первой встрече с Фюрстенбергом дать ему публично пощечину. Знакомые с характером Ко́зель были уверены, что она исполнит это обещание.

Но положение Анны было не так еще плохо, как это казалось придворным: Август, возвратясь в Дрезден, прежде чем повидаться с женой, прямо отправился к Ко́зель во дворец «четырех времен года». Он застал графиню в постели, приходившую в себя после довольно серьезной болезни, и более чем когда-нибудь ласково и нежно старался отереть ее слезы.

— Ах, мой государь! — говорила, обнимая его, Анна. — С какой мучительной тоской и нетерпением ожидала я твоего возвращения! Мне так было худо; я столько здесь без тебя вынесла… О, будь милостив, избавь наконец меня от вечных преследований твоих друзей! Если я еще живу в твоем сердце, если ты еще не разлюбил меня, не дай меня в обиду!

— Кому? Кто тебя обижает? — спросил Август.

— О! Спроси лучше, кто не обижает меня? Все твои ближайшие доверенные и приятели в этом превосходят один другого. Этот противный пьяница Флемминг, этот лицемер и ханжа Фюрстенберг! Все они обратили меня в свою злобную игрушку. Я уверена, что они сговорились убить меня горем.

Плача, она была прелестна, и долго не видевший ее Август начал ее успокаивать.

— Ты все преувеличиваешь, — сказал он, — но я Фюрстенбергу и Флеммингу натру уши.

И за этим последовали теплые сцены, после которых король пришел во дворец, настроенный Анною, как ей хотелось.

Он не только холодно выслушал жалобы Фюрстенберга на мотовство фаворитки, но даже велел ему явиться завтра к ней и при нем самом испросить у Анны прощение.

— Да и ты тоже, — добавил он Флеммингу, — оба вы виноваты перед графиней и оба пожалуйте вместе. Вы ведь должны бы знать, что я терпеть не могу никаких ссор. Можете явиться к графине завтра утром, а я до тех пор постараюсь смягчить ее гнев на вас и расположить ее к примирению. Я надеюсь, что она вас простит.

Флемминг, позволявший себе иногда противоречить королю, попытался возразить.

— Ваше величество! Не было бы это слишком большим унижением для людей, которые исполняют порою ваши поручения совсем иного характера?