Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

— Ну, что бы там ни было, а ты должен это сделать и сделаешь, или тебе придется с нами распроститься.

Генерал напрасно кипятился и ворчал, но того, что он должен бы сделать, охраняя свое достоинство, он, разумеется, не сделал, и оказалось, что Август знал этих господ лучше, чем они сами себя знали.

Утром на другой день оба они прибыли во дворец графини Ко́зель, и Август сам ввел их к своей фаворитке. Анна приняла провинившихся перед нею государственных людей с гневом и надменностью, и пока король, предстательствуя за виновных, сочинял им оправдания, враги меряли друг друга глазами; потом государственные люди притворились, что они раскаиваются и просят прощения, а фаворитка притворилась, что она их прощает.

Новый рынок в Дрездене с видом на Женскую церковь

Графиня Козель, любовница Августа и мать трех его детей

Нетрудно было понять, что они заключали между собой не мир, а перемирие, которое должно было окончиться при первом удобном случае. Но тем не менее на этот раз дело было улажено: никакая ссора более не тревожила короля, и достаточно униженные по его прихоти вельможи были допущены к руке его зазнавшейся любовницы и получили от нее дозволение удалиться по домам.

Там они могли спокойнее обсудить свое положение.

Интриганы опять приуныли: выходило, что Анна еще не потеряла своей власти над Августом и что его тайные волокитства выражают только его привычку к разврату, но что он едва ли в состоянии бороться с привязанностью к Анне.

Но вскоре они постарались поссорить ее с королем другим способом.

Приглашая Дюпарк приехать для нескольких представлений в Дрезден, Август не открыл ей своего настоящего имени и положения, он был ей известен под именем графа Торгау. Такого графа в саксонской столице не было, Дюпарк, разумеется, разыскивала Торгау напрасно. Август, конечно, это знал, и это его забавляло.

Дюпарк, имевшая при дрезденском театре тетку, была препровождена ею к директору королевских увеселений камергеру Мурдаху, который тоже, конечно, был обо всем извещен заранее, и тетка Дюпарк удивлялась, как предупредительно камергер принял ее племянницу. Он выразил готовность исполнить все ее желания и назначил ей вскоре же выступить на сцену в балете «Принцесса Елида», который только что был приготовлен к возвращению Августа из Фландрии. Во всем этом, конечно, надо было чувствовать влияние таинственного графа Торгау, и тетка с племянницей всячески доискивались, что за лицо скрывалось под этим именем, и начали подозревать в нем самого короля.

Танцовщица, увидев Августа в театре, тотчас же признала в нем своего брюссельского обожателя и, будучи представлена ему за кулисами, сочла нужным упасть в обморок к его ногам. Король приказал актеру Бельтуру помочь бедной танцорке и привести ее в чувство, а сам ушел в ложу графини Ко́зель, до которой, конечно, уже долетела весть о закулисном происшествии. Такое внимание короля к авантюристке, конечно, не понравилось Анне, и она ему это заметила.

— Мне кажется, — сказала она, — что ваше величество оказываете этой даме слишком много внимания. Стоит ли она этого?

Августу это не понравилось.

— Да, вы отчасти правы, — отвечал он сухо, — я к ней был внимателен. Впрочем, ведь я вообще внимателен к женщинам и знаю, что меня многие за это упрекают и доказывают мне, что не все, кого я отличаю, умеют не злоупотреблять этим. Однако, что делать?.. Я неисправим… К тому же мне кажется, что эта бедная Дюпарк должна быть довольно скромна.

Ко́зель покраснела и, подвинув свое кресло в глубину ложи, процедила сквозь зубы:

— Я, впрочем, никогда не сомневалась, что вкусы вашего величества так разнообразны, что вам могут нравиться даже и уличные потаскушки.

Август взглянул на нее, отвернулся и молча вышел из ложи. Через минуту он появился в ложе королевы, с которой в эту пору был ее брат маркграф Бранденбургский. Графиня оказалась в неприятном положении: наблюдательные глаза придворных видели, что у нее с королем что-то произошло, и она, будучи не в силах сдерживать свое негодование, пожаловалась на нездоровье и, приказав подать носилки, отправилась домой.

Август на этот раз был так рассержен, что не пошел после спектакля к графине и даже не приказал осведомиться о ее здоровье.

Между тем враги Ко́зель зорко за всем следили, и к Анне в самые неурочные для посещения часы пожаловала баронесса Глазенапп.

Она ворвалась к графине с выражением нежнейшего соболезнования и, присев у канапе, на котором лежала расстроенная Анна, зачастила:

— Что это случилось? У меня просто сердце сжимается за твою судьбу! И надо тебе сказать, что ведь ты еще не все знаешь: только ты вышла, король приказал Мурдаху устроить у себя вечеринку и пригласить туда эту отвратительную Дюпарк вместе с тремя другими актрисами. Я знаю из самых верных источников, что он тотчас же после театра пошел туда забавляться с ними…

— Пусть забавляется, — тихо проговорила Анна.

— Да, но он был в самом веселом расположении духа и, представь себе, что он до сих пор еще не выходил оттуда.

— Мне это все равно.

— Ты, верно, думаешь, что я шучу? Совсем нет, я знаю даже то, что он подарил по платью и по сто талеров тем трем актрисам, с которыми пировал, и отпустил их, оставшись с одной Дюпарк… О, моя бедная Анна!

И гостья бросилась участливо обнимать хозяйку.

Анна слегка отстранила от себя эти назойливые объятия и сказала:

— И это меня нимало не удивляет. Не думаете ли все вы, что я так ревнива, что способна даже завидовать дареным тряпкам? Право, как вы все смешны мне!

— Да совсем нет… Я не о том…

— Так о чем же? Я пережила уже очень многое, что было посерьезнее какой-то фигурантки с подмосток, и знаю все…

— Конечно, конечно…

— Я знаю и визиты, деланные по старой памяти княгине Тешен…

— Да, да, и Тешен… Как это все низко!

— Знаю и Генриетту Дюваль, — продолжала, не отвечая, Анна.

— Это ужасно, ужасно!

— Ужасно или неужасно, но этим счетам нет счета; но и все-таки дело не в том; а вы вот чего не понимаете…

— Чего, чего, дружочек Анна? Ты знаешь, что я тебе так предана, что ты со мной можешь говорить все !

— Знаю, но то, что я должна тебе сказать, я могу повторить перед целым светом, и еще лучше, если при этом будет стоять сам король…

— Я слушаю тебя, мое сердце…

— Я плачу, баронесса, не о себе, а о нем, о нашем короле, у которого такой несчастливый характер, что он не в силах не унижать себя самым жалким и недостойным образом.

Сказав это, Анна встала и тем дала почувствовать Глазенапп, что она ее поняла и не позволит ей рассорить себя с Августом.