Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

— Да, в самом деле, но зато она изволит окидывать его олимпийским взглядом.

— Если бы не хотелось плакать, то, право, смеялась бы над этой сумасшедшей авантюристкой, — шепнула Юльхен.

Такие разговоры слышались повсюду.

После ужина, который заключил турнир, Анна возвратилась домой. Она была очень взволнована: лицо горело еще огнем торжества, но силы ослабли от усталости и особого лихорадочного состояния, которое овладело ею под влиянием замечаемых зловещих, завистливых взглядов.

Так, не снимая своего наряда, она сидела в грустном раздумье на софе, пока во дворце утих всякий признак жизни.

Анна не ждала к себе короля, потому что он на следующее утро уезжал вместе со своим гостем в Берлин: это ее тоже тревожило. Но вот в коридоре, из которого была лестница в галерею, соединявшую дворец Анны с королевским замком, послышались шаги. Это, конечно, не мог быть никто другой, как Август. Ко́зель вскочила с софы и подбежала к зеркалу, чтобы оправить на себе платье. Ее роскошные черные волосы, которые она хотела поскорее свернуть, не повиновались ее торопливой руке, и король вошел прежде, чем она успела привести свой туалет в должный порядок.

С первого взгляда на Августа Анна заметила, что он пришел к ней в том возбужденном состоянии, в каком она его редко видела и наименее любила встречать его. Ясно было, что король, прощаясь со своим августейшим родственником, не считал выпитых бокалов. Они пили до тех пор, пока Фредерика пришлось с подобающим его царственной особе уважением отнести на кровать, а Август, стараясь не потерять равновесия, побрел к своей фаворитке. Войдя в комнату, где была Ко́зель, он тотчас же тяжело опустился в кресло и заговорил нетвердым голосом:

— Анна, я пришел проститься с тобой! Гм! Сегодня, кажется, для тебя был такой триумф, какой редко испытывает женщина… Что?.. Поблагодари же меня, по крайней мере, за это!

И он засмеялся.

— Ах, государь, — отвечала графиня, — разве я не всегда вам благодарна? Но если бы ты, мой Август, видел, какими полными зависти глазами все на меня смотрят, если бы ты слышал все злые речи, которые шепчут их сжатые губы, ты бы понял, что мне весь этот триумф приносит меньше счастья, чем досады и печали.

— Пустяки, — отвечал, усмехнувшись, Август. — Зависть — вечная трагикомедия жизни. Без завистников и врагов не проживешь. Я имел моего Карла XII, ты — своего Флемминга, но я весел и ты будь весела.

— Не могу, государь!

— Пустяки, я тебя прошу, будь весела для меня! — сказал Август.

Ко́зель посмотрела пристально на его веселое от вина лицо и в самом деле невольно рассмеялась.

— Вот видишь, — сказала она, — если бы ты был со мною, так я, верно, и опять скоро бы развеселилась; но ты от меня бежишь, бросаешь меня, уезжаешь надолго и… кто знает, каким сюда вернешься.

— Во всяком случае, только не таким пьяным, как теперь, — отвечал Август. — Черт возьми, вино я люблю, но терпеть не могу его власть над собой.

— Да, что же делать, но скажи мне лучше, когда же ты ко мне возвратишься?

— Ну, об этом надо спросить у астрологов. Я, право, ничего об этом не знаю. Мы едем в Берлин, и меня, признаюсь, занимает, как эти скаредные Бранденбурги будут принимать гостей после моих дрезденских праздников. Плоховато, я думаю… Фридришек будет забавлять нас своими солдатами, а еще усерднее морить голодом.

— Ты возвращайся только скорее.

— Возвращусь.

— Скоро и так…

— Как еще?

— Так, чтобы тебе нестыдно было взглянуть в глаза твоей верной Анне!

— Это из Берлина-то! — рассмеялся Август. — О, не беспокойся! Вот уж там-то моему целомудрию не угрожает никакая опасность. Я не знаю ничего скучнее этого бесцветного и скучного двора.

— Ну… там цветет Дессау! — ревниво шепнула Ко́зель.

— Вот это правда, она очень красива; но будь она католичка, ей надо бы сделаться монахиней: в ней ни тени страсти и самая противная претензионность, она обижается за каждое вольное полуслово. Нет, я таких не люблю.

Август попробовал подняться и потер себе лоб так неосторожно, что сдвинул несколько на сторону завитой парик. Ко́зель поправила его, и король, удержав ее ручку, покрыл ее поцелуями.

— Ты знаешь, — сказал он ласково, — у меня ведь есть к тебе просьба.

— Приказывайте, государь.

— Нет, я прошу !

— Что же такое?

— Помирись с Флеммингом… Я откровенно тебе скажу, что ваши постоянные неудовольствия мне просто поперек горла стали, и всякий раз, как мне случается выехать, они мне приходят на мысль и… и ужасно меня раздражают! — заговорил он с заметным нетерпением.

Ко́зель поморщилась.

— Государь, мне кажется, вы лучше бы сделали, если бы соблаговолили внушить все это Флеммингу. Он первый без вас всегда старается оскорблять меня, чтобы дать чувствовать, что я… не жена ваша; между тем как…

— Между тем как вы моя жена! — договорил еще с большим нетерпением Август, и губы его сложились в улыбку, а в глазах сверкнуло негодование.

— Надеюсь, что это так, и как жена короля я вовсе не желаю стоять на одной доске с кем бы то ни было из королевских слуг.

— Ах, как мне эти войны уже надоели!

— Что же, нет ничего легче их прекратить. Вам только следует приказать Флеммингу быть мне покорным, и никаких войн не будет. Неужто вы не можете заставить его уважать мать ваших детей?

Король, выслушав эти слова, встал и, ничего на них не ответив, простился и вышел.

Хотел он помирить Анну с Флеммингом или еще более их поссорить, это было известно одному ему; но, несмотря на довольно поздний час, он тотчас по возвращении в свои апартаменты призвал Флемминга и сказал ему:

— Вот что, старик, Ко́зель мне опять на тебя жаловалась. Ты, право, должен бы ей уступать. Ну, что за счеты с женщиной? Мало ли что там она сболтнет сгоряча, не всякое слово записывай. Ведь пора тебе знать женщин, а то хоть у меня поучись, как я сношу ее капризы.

— Государь, — отозвался Флемминг, — ваше величество совсем другое дело, за ваше терпение графиня может платить вам такой расположенностью, что одно с избытком покрывает другое.

— Может быть, но ведь и я к тебе расположен и могу жалеть, что ты ни во что не ставишь мою расположенность.

Флемминг поклонился и отвечал:

— Ваше величество изволите знать, что я не силен в расчетах и потому мне лучше не прибегать к ним.

— Ну, кончим об этом, будь, по крайней мере, хоть в хороших отношениях с Ко́зель.

— Трудно это, государь.

— И это трудно?!

— Да, государь, трудно: я ни льстить, ни лгать не учился, и старая спина моя уже не гнется… Я ведь совсем не придворный!

Король расхохотался.

— Не придворный, — проговорил он, — а знаешь ли, это правда.

— Правда, государь.

— И вот графиня Ко́зель, которая тебя, конечно, не любит столько же, как и ты ее… она очень наблюдательна!..