Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Трудно ручаться, образумила ли бы Анну сила всех этих доводов дипломатического свойства, но слово «любовник» дало всему иной, неожиданный оборот, сгубивший все дело.

Услышав это слово, Ко́зель страшно побледнела и, как бешеная, бросилась с искаженным лицом к королю:

— Вы мой любовник! Любовник!.. Нет, это ложь, ты муж мой, я имею на это тобою самим данное письменное доказательство.

Август поморщился.

— Ну и прекрасно, — сказал он. — Так тогда тем более ты должна дорожить моими интересами, моей короной и моей честью.

Это немножко смягчило Анну, а Август взглянул на часы и добавил:

— До свиданья, моя дорогая, я теперь не господин своему времени, у меня и здесь гибель дел, и мне надо как можно скорее собираться в Польшу. Пожалуйста, успокойся и только сама себе ничего не порти, а Флемминг тебя не тронет.

Ко́зель ничего не отвечала и молча подала королю руку. Август простился и вышел.

Вскоре же после описанной сцены Август собрался в Польшу, и на этот раз уже без графини, присутствие которой теперь было бы и некстати, да и она недомогала. Эти передряги, происшедшие частью по ее же собственной вине, сильно ее расстроили; к тому же она опасалась за дальнейшее: Август брал с собой Флемминга, а это для Анны было хуже, чем оставаться лицом к лицу с этим своим врагом. Она опасалась, что он употребит все средства, чтобы оттереть ее от короля. Конечно, она не боялась, что Август там встретится с графиней Тешен, нет, восстановление старых связей было не в его обычаях; но мало ли что могло быть предложено к его услугам помимо Тешен. Варшава всегда была местом соблазна и не для таких падких людей, как Август.

Расстались они очень тепло: король до последней минуты разлуки был с нею нежен и говорил, что он приказал своему наместнику Фюрстенбергу всячески ее беречь и покоить. Анну тешило немножко и то, что она отчасти восторжествовала над Флеммингом, который желал назначения великим маршалом Ваккербарта, тогда как Анна поддерживала барона Левендаля, ее родственника, и назначение пало на него, конечно, к крайней досаде Флемминга.

Барон Левендаль, обязанный Ко́зель своим быстрым возвышением, был, однако, не из числа людей, на признательность и благородство которых можно полагаться: он был придворный карьерист, и Анне на него нечего было рассчитывать. Так и последовало: получив место, он тотчас же открыто перешел на сторону Флемминга, который теперь в эту, так сказать, деловую пору царствования Августа был гораздо сильнее шедшей по склону фаворитки.

Притом же Анна сделала еще одну большую ошибку: под влиянием нездоровья и своих грустных предчувствий она утратила весь свой азарт и простилась с Августом как самая кроткая женщина, требующая нежного сострадания. Это в глазах циничного Августа могло делать женщину только смешной: он любил наслаждение, а не прекраснодушие, до которого ему, собственно говоря, не было никакого дела.

Желание расчувствовать его было самым верным средством оттолкнуть его от себя; это и случилось, и когда Анна в час последней разлуки обливала слезами руки своего обожателя, она могла чувствовать, что он едва набирает для нее утешительные фразы, а на самом деле даже рад бежать от нее.

Против такого врага, как охлаждение, противостоять невозможно.

Кроме того, Августа теперь, конечно, сильно занимали его политические интриги, в которые он втянулся с хлопотами о польской короне; но при всем этом он, однако же, помнил об Анне, — по крайней мере, так было в начале разлуки, когда редкий гонец, привозя в Дрезден депеши, привозил и письма Анне; но письма эти самым аккуратным образом распечатывались и просматривались в канцелярии князя Фюрстенберга, где с них снимали копии и сообщали их содержание Флеммингу в Польшу.

Дворец «четырех времен года» опустел, притворные друзья и прихлебатели отхлынули от него, и кроме докучливой ябедницы Глазенапп да сумрачного Гакстгаузена, Анна не видела никого. Из преданных же ей людей при ней был только один, но и этот один был Заклик. Ко́зель знала, что она на него во всем могла положиться, но что он мог сделать? Конечно, он был готов даже убить Флемминга и хладнокровно, без страха пошел бы за это на виселицу… Но что прибыло бы от этого Анне?

В Дрездене с отъездом короля было скучно и глухо, но зато в Варшаве все кипело.

Одни были погружены в водоворот политических интриг, другие бросились устраивать личную жизнь короля. Пани Пшебендовская искала ему в Варшаве новую любовницу, а в Варшаве было из кого выбирать. Старинная, короткая дружба связывала родственницу Флемминга Пшебендовскую с маршалковой Белинской, две дочери которой — жена литовского подкомория Марися и гетманша Поцей — обладали качествами, которые давали возможность поместить их первыми в числе кандидаток на королевский фавор, и Пшебендовская с этим планом отправилась к своей приятельнице. Пани Белинская приняла ее с чрезвычайным радушием: она, конечно, знала влияние Пшебендовской на Флемминга и власть последнего над королем, вследствие чего за Пшебендовской ухаживали все, кто добивался королевских милостей.

— Сердце мое, — заговорила Пшебендовская, — я приехала сюда с большими хлопотами, просто голова кругом идет, если ты мне не поможешь.

— Что ты, что ты, как не помочь, я с удовольствием разделю с тобой всякие хлопоты, — отвечала заинтригованная Белинская.

— Вообразить не можешь, какая у нас беда с королем! — продолжала Пшебендовская. — Влюбился, как мальчик, в женщину, которая вот уже несколько лет вертит им, как хочет, а через него и всеми нами заправляет по своему капризу.

— Кому же ты говоришь? Я знаю эту капризную Ко́зель, — прервала Белинская, — я никогда не могла понять, почему король предпочел ее княгине Тешен?

— Что тут искать причины! Просто предпочел потому, что он ни одной женщине не может быть долго верен, и вот этим-то свойством его характера мы должны воспользоваться. Ты понимаешь, что мы, конечно, должны постараться избавиться теперь и от Ко́зель, которая уж слишком зазналась. Мое мнение такое, что этих фавориток надо почаще менять.

— Да, это, разумеется, так, — отвечала пани маршалкова.

— Вот в том и дело.

— Так что же для этого нужно?

— Прежде всего, разумеется, нужна женщина.

— Надеюсь, что так, что же делается без женщины!

Обе собеседницы улыбнулись.

— Но какая женщина?

— Во-первых, такая, которая бы ему понравилась более Ко́зель.

— Это у нас нетрудно, а во-вторых, что?

— А во-вторых, чтобы она умела продолжать нравиться королю и быть в нашей воле.

— Погоди, подумаем.

Белинская оставила Пшебендовскую у себя обедать и послала за своими дочерьми.

Обе эти молодые дамы были очень красивы. Поцей была маленькая и необыкновенно живая, с огоньком в милых глазках и с заразительной веселостью характера; а сестра ее Денгоф казалась несколько меланхоличной, что, впрочем, не мешало ей быть достаточно ветреной и легкомысленной. Добродетель обеих сестер далеко не славилась недоступностью, и в прошлом у них уже были истории.