Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Графиня хотела крикнуть Флеммингу несколько дерзких слов, но он повернул коня и поехал в другую сторону.

Вдобавок, прислуга их тоже повздорила, и дело чуть не дошло до драки.

Началась открытая война. Своенравная Ко́зель, терзаясь бессильным гневом, ждала короля со страшным нетерпением.

Август успел еще дорогой узнать о происшедшем и, приехав в Дрезден рано утром, с неудовольствием заметил Флеммингу:

— Как это вы, старый солдат и дипломат, не умеете поладить с женщиной?

— Виноват, государь, — отвечал Флемминг, — я лажу довольно со многими женщинами, кроме одной, которая присваивает не принадлежащее ей имя нашей королевы и разоряет страну.

— Но если я люблю эту женщину и требую, чтобы ей оказывали уважение?

— Ее никто не трогает, — отвечал коротко Флемминг.

Король замолчал, и тогда Флемминг продолжал более спокойно и с достоинством:

— Ваше величество, я буду теперь говорить об этой женщине и прошу вас простить мне это. Она съест Польшу и Саксонию, и ей всего этого будет мало. Угодно ли вам позволить ей это? Если ваше величество чувствуете себя слабым освободиться от нее, то мы, окружающие ваш трон, обязаны позаботиться, чтобы освободить вас от ее оков.

Август прекратил разговор и отправился к Ко́зель. Та ожидала его с гневом и упреками, которых Август вообще терпеть не мог. Она начала свои жалобы чуть не с самого порога, бросившись на шею королю, она вопила:

— Защити меня! Со мною обходятся, как с последней из женщин. Флемминг поносит меня публично, он рвет и топчет мои письма, я не могу более сносить этих унижений. Воля твоя, государь, скажи сам, кто тебе дороже: он или я? Кто дороже, того и оставь при себе.

Август хотел отделаться шуткой, он со смехом обнял Анну и заговорил:

— Успокойся, ты все преувеличиваешь и берешь слишком близко к сердцу. Флемминг мне теперь так необходим, что я не могу им не дорожить.

— Ах, он дорог… Так вот что! — воскликнула Ко́зель. — А я не дорога уже?

— Но ведь ты хорошо знаешь, что ты дорога, что без тебя для меня нет жизни, но, однако, если ты меня сколько-нибудь любишь, то и ты ведь должна же чем-нибудь для меня пожертвовать…

— Всем, всем государь, кроме моей чести!

— Чести твоей никто не трогает, а с Флеммингом ты должна жить в мире.

— Никогда!

— Нет, должна! Он извинится перед тобой, и ты должна принять его извинение.

— Я не хочу этого, я желаю быть свободной от всяких встреч с этим гнусным человеком.

Август взял ее за руку и молвил спокойно:

— Послушай, моя дорогая Анна, твоя требовательность не знает границ, сегодня ты настаиваешь на удалении Флемминга, завтра тебе не понравится Фюрстенберг, а когда я выгоню их обоих, ты заведешь счеты с Пфлугом и с Фицтумом. Это ведь твоя слабость, ты ни с кем не можешь ужиться.

— Потому что, кроме тебя, государь, здесь все мне враги.

И она начала горько плакать, а король позвонил и, несмотря на протест хозяйки, приказал немедленно позвать сюда генерала Флемминга.

Флемминг вошел и, не поклонясь графине, обратился к королю с вопросом, что его величеству угодно.

Ко́зель стояла спиной к своему врагу и едва себя сдерживала.

— Мой любезный Флемминг, — обратился король, — ты знаешь, как я не люблю, чтобы около меня происходили ссоры. Если ты сколько-нибудь меня любишь, сделай милость, извинись перед графиней, и протяните друг другу руки.

— Никогда на свете! — вскричала Ко́зель. — Я не подам своей руки ничтожному придворному, который отважился обидеть беззащитную женщину.

— Не беспокойтесь, графиня! — отвечал Флемминг. — Я совсем и не думаю навязывать вам свою солдатскую руку, я не буду просить у вас прощения.

Это взорвало Августа, и он вскочил с места.

— Генерал! — воскликнул он. — Ты это сделаешь для меня! Ты это сделаешь!

— Нет, и для вас, государь, не сделаю. Если вам после этого неприятно меня видеть, я готов оставить мою службу.

— Вы подлый, вы неблагодарный! — закричала Ко́зель, выходя из себя. — Милости государя сделали вас слишком заносчивым! Вы забыли, верно, что от Дрездена недалеко до Кёнигштейна!..

— Графиня! Прошу вас, ради Бога!.. — крикнул король.

— Государь, нет, позвольте наконец мне быть с ним откровенной.

— Графиня, я не скрываю своего отношения к вам, — отвечал Флемминг. — Любовь к государю заставила меня раз объявить вам, что вы грабите страну до того, что нам не на что выставить войско и возвратить королю Августу отнятую у него корону, и я это повторяю вам еще раз.

— Флемминг! Да что же это такое? И ты, в свою очередь, тоже забываешься! — воскликнул Август, который, однако, совсем без гнева слушал эту грубую и резкую перепалку.

— Идите же вон из моего дома! — крикнула Ко́зель, топнув на Флемминга ногой.

— Этот дом не ваш и не будет ваш. Это дворец моего короля, и я не выйду отсюда без королевского приказания.

— О, Боже, — воскликнула, рыдая, Ко́зель. — Ваше величество! Да что же вы? Разве вы сами теперь не слышите, как мне отвечают?

Она заломила руки и упала, рыдая, в кресло. Король подошел к Флеммингу.

— Генерал, — сказал он спокойно и любезно, — пойми меня, пожалуйста, я прошу тебя помириться, потому что вы оба мне дороги и необходимы.

— Ваше величество лучше сделаете, если не изволите ни смотреть на это, ни слушать.

Король только взглянул на дрожавшего от гнева Флемминга и, поняв, что ему не помирить теперь с ним разъяренную графиню, подал генералу руку и, пожав ее, дал ему знак удалиться, а сам начал расхаживать крупными шагами по комнате. Это продолжалось довольно долго, и во все это время Анна, уткнувшись лицом в спинку мягкого канапе, тихо всхлипывала; но ее наконец вывело из терпения, что король не обращает на нее никакого внимания, она быстро откинулась и, сверкнув на него негодующим взглядом, вскрикнула:

— Так что же это, ваше величество!

Август неожиданно вздрогнул и, остановись перед нею, спросил:

— Что такое?

Он, очевидно, был занят совсем не тем, что занимало женское самолюбие графини Анны, и потому его так испугал ее внезапный возглас, прервавший на этот раз нить его соображений, от которых ему, вероятно, не хотелось отрываться.

— Как что такое? Вы разве не видели и не слышали, до чего я низведена в ваших же глазах? И вы еще подали здесь… здесь же, при мне, этому человеку вашу руку!

— Ах, моя дорогая, — отвечал довольно спокойно король, — право, твои слова доказывают, что ты совсем не знаешь или не хочешь знать моего положения. Так пойми, пожалуйста, что Флемминг в эту минуту мне нужен, он моя правая рука, и я не могу с ним ссориться, потому что это мне может стоить ни больше ни меньше, как целой Польши. Прогнать его теперь, ради твоего каприза, значит потерять польскую корону. Пойми ты это, сделай милость. Этого, мне кажется, ты бы не должна требовать от меня, а если и потребуешь от меня как от своего любовника, то я твердо откажу тебе как король.