Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

— А эта Денгоф интересна!

— Недурна, — отвечал Фицтум.

Король улыбнулся и добавил:

— Скажи мне, пожалуйста, ты ничего не замечаешь?

— А что такое?

— Нас с нею, кажется, хотят сблизить?

— То есть вас , государь?

— Ну, разумеется.

— Что же, у вас две короны, две столицы, почему же не быть и двум дамам сердца?

— Ты шутишь, Фицтум?

— Да, право, не знаю, на мой взгляд, тут ведь нечем и серьезничать.

Король засмеялся.

— Шути себе! — сказал он. — Тебе, брат, хорошо, когда ты спокоен, а мне эти истории уже надоели и с каждым новым гонцом о себе напоминают: Ко́зель из терпения меня выводит своими упреками, а тут со всех сторон шпигуют меня тем, что я исполняю ее прихоти.

— Для чего же вы их исполняете?

Август не ответил и закусил губу: он никогда не хотел говорить, как его тяготит данное Анне письменное обязательство на ней жениться, и как бы рад был он отделаться от этого досадливого лоскута! О, как бы охотно он это теперь сделал, если бы… если бы только у него был какой-нибудь повод уничтожить все с удобным отводом — как будто не по своей вине, а по вине Анны, и притом по такой вине, которая упраздняла бы всякую мысль о праве Ко́зель настаивать на требовании исполнения данных ей обязательств.

И между тем как мысль эта все становилась назойливее, тем приятнее было оторваться от нее к чему-нибудь новому, а услужливая рука постоянно то тут, то там выдвигала перед ним миниатюрную Денгоф, которая этим временем уже совсем осмелела и, занимая Августа своими маленькими салонными способностями в пении и музыке, постоянно будила его чувственные инстинкты. Ему стала нравиться ее маленькая фигурка, тонкие черты лица и миниатюрность чрезвычайно пропорциональных форм маленького стана.

Миньона, сменяя Диану, обещала Геркулесу наслаждения, в которых было что-то новое…

Отчего же Августу было их не изведать, и отчего услужливым людям было не помочь его совести расстаться с прошлым без укоров? Все это было в порядке вещей.

И вот однажды, когда король был взбешен только что полученным ревнивым и полным горечи и укоризны письмом Анны, Флемминг вступился в его спасение и сказал:

— Ручаюсь, государь, что эти милые строки вас несколько расстроили.

— Они мне наконец надоели! — отвечал, нетерпеливо отбрасывая бумагу, Август.

— Зачем же вы себя ими тревожите? Не читайте их, государь, и вы будете спокойны.

— Ты ничего не знаешь! — отвечал, наморщив брови, Август. Флемминг понял, что думы короля опять омрачило воспоминание об обещаниях, которые он надавал Ко́зель, и опытный интриган понял, что теперь время идти смело к цели.

— Нет, вы простите меня, государь, но я знаю более, чем вы полагаете.

Он приостановился на минуту и досказал:

— Я знаю, что обещания даются по надеждам, а исполняются по обстоятельствам.

— Да какие, к черту, обстоятельства могут изменить мои обязательства?

— Мало ли их!

— А например?

— Да их очень много, государь.

— Нет, ты укажи хоть одно, да точно и ясно.

— Ну, например, если то лицо, которому вы дали обязательство, само не соблюло условий.

— Но этого нет!

— Не знаю.

— Так к чему же ты об этом говоришь?

Флемминг рассмеялся.

— Видите, государь, — заговорил он, — позвольте мне напомнить вашему величеству, как это однажды случилось с одним королем и его фавориткой: в его имени нет надобности, а ее звали Аврора.

— Ну, продолжай!

— Аврора надоела королю, и король дал это чувствовать усердному человеку, его звали Бейхлинг, он приволокнулся за Авророй, и об этом сложили роман. Я не знаю, был Бейхлинг счастлив у Авроры или он только хвастал удачей, но королю это было все равно, ему дорог был повод бросить Аврору.

— Притча нехитра, ты хотел бы то же самое испробовать с Ко́зель?

— А почему бы и нет?

— Она не такова.

— Да ведь я не говорил, какова была и Аврора, быть может, и та не была «такова».

— Ну да… К тому ж, скажу тебе, и средство…

— Неблагородно что ли, государь?

— Уж слишком старо, Флемминг!

— И, ваше величество, спросите, кого хотите, есть старые средства, которые всегда отлично действуют, нужно только уметь их употреблять.

— А кто бы у нас был такой мастер?

— Нам надо подумать об этом.

Король прошелся по комнате и, став перед Флеммингом, саркастически усмехнулся и молвил:

— Лжешь, старый приятель, нечего тебе думать , у тебя все уже выдумано. Кто же он ?

— Барон Левендаль.

— Левендаль! Но он ей родственник!

— Да, в этом-то и заключается большое удобство, она его принимает, не опасаясь никаких подозрений. И притом… он ей многим обязан.

Август ничего на это прямо не ответил, но только подумал, погрозил вверху пальцем и сказал:

— О, если бы я мог сделать ей этот упрек! — с этим он вышел из комнаты.

Сказанного было слишком довольно: в тот же день в Дрезден пошла инструкция Левендалю во что бы то ни стало скомпрометировать графиню Ко́зель, «чем будет оказана большая услуга особе, признательность которой вне всяких сомнений».

Барон Левендаль волен был выбирать: или сомнительное положение при поддержке, видимо, утратившей силу кузины или право рассчитывать на королевскую признательность за гибель этой бедной кузины.

Что он выберет, мы увидим во второй части этой истории мелких деяний довольно крупных в свое время людей.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Заботы Пшебендовской увенчались полным успехом. Август постепенно заинтересовался госпожою Денгоф и, идя быстрыми шагами к прямой цели, скоро был осчастливлен ее взаимностью.

Анна об этом знала: о ходе этой истории ей сообщали и ее друзья и люди Флемминга, в планы которого входило досаждать этим Ко́зель и выводить ее из терпения. А так как король довольно серьезно опасался ее ревности, то графиню окружили шпионами, которые были обязаны зорко за нею следить и рапортовать обо всем в Дрезден.

Август, очевидно, был уже очень рад от нее избавиться, для чего, как мы помним, и была дана Левендалю инструкция притвориться влюбленным в Анну и попытаться склонить ее к взаимности; но это, как ниже увидим, не удалось.

Примеры Кенигсмарк, Тешен, Шпигель и Эстерле, которые, потеряв любовь короля, нашли себе других утешителей, были некстати: Ко́зель на это нельзя было поддеть, и Левендаль, попытавшись изъясниться Анне в нежных чувствах, был ею выпровожен самым резким образом; а вдобавок она в тот же день сама рассказала о его наглости Гакстгаузену.

— О, — говорила она, — я уверена, что несколько месяцев тому назад этот негодяй и подумать бы не смел так оскорбить меня; но теперь другое дело.