Элли Мидвуд - Австриец

— Нет, конечно не было. Я не знаю, откуда они вообще взяли эту карту.

— Я вашему мнению доверяю больше, чем их. Вам лучше знать.

Он аккуратно подцепил еще одну ложку каши и беззвучно её проглотил. Я улыбнулся уголком рта. Мне было искренне жаль его, одного из немногих бывших лидеров Третьего рейха, кто еще со мной разговаривал. Сейсс-Инкварт всегда сидел так неестественно прямо, как будто он был приглашен на ужин к самому Фюреру, а не в тюремную столовую с поцарапанной алюминиевой посудой. Я повозил ложкой в каше, не испытывая ни малейшего желания съесть хоть немного, пусть и до ужина больше ничего не дадут.

— Почему? — я тихо усмехнулся, откладывая ложку в сторону. — Вы же по сути были министром без портфеля. Ваша позиция была намного выше моей. Почему же вы говорите, что мне лучше знать?

— Я не занимался лагерями. — Сейсс-Инкварт опустил глаза под твердым взглядом Йодля, что делил с нами сегодня стол. Бывшие генералы Вермахта пытались обособиться от нас, «настоящих преступников», как только могли, придерживаясь теории, что они-то были «честными и благородными офицерами», и ни сном ни духом не слышали ни о каких военных преступлениях. Ну конечно. «Единственный, кто действительно не был ни в чем виноват — Эрвин Роммель — тот был уже давно мертв», — хотелось мне крикнуть в их надменные лица. Они и так-то меня по большому счёту игнорировали, так что бы изменилось, если бы они и вовсе перестали со мной разговаривать?

— И я не занимался, — честно ответил я и добавил с ухмылкой: — Пусть «звезды и полосы» и пытаются всех так усердно убедить в обратном.

— А я думал… РСХА… — Сейсс-Инкварт осторожно взглянул на меня сквозь толстые линзы очков, стараясь задать вопрос и не обидеть меня в то же время.

— Освальд Поль, не РСХА. Это он заведовал системой. Ну и рейхсфюрер, естественно.

— Естественно. — Он послушно кивнул, с легкостью принимая на веру мои слова и даже не пытаясь их оспорить.

Я грустно улыбнулся, размышляя над тем, как никто из нас не мог оспорить то, что говорил другой, просто потому, что мы понятия не имели, чем эти другие занимались. Да, у нас была четко структурированная иерархия, но мы знали только имя того, кому мы должны были докладывать и тех, кто должен были докладывать нам, в нашем собственном отделе. Когда же речь заходила о соседних отделах, мы имели такое же представление об их деятельности и о том, кто за что отвечал, как какой-нибудь Ганс на улице. Гейдрих даже приказ издал, согласно которому это было подсудным делом — совать свой нос в дела чужих департаментов.

Я невольно сглотнул и содрогнулся при его имени, которое отказывалось покидать мои мысли с той самой ночи, когда им снова пришлось меня госпитализировать, с повторным случаем мозгового кровотечения. Я увидел его снова той ночью, человека, в чьем убийстве я был замешан и чья смерть впервые сблизила меня и Аннализу.

Я проснулся посреди ночи из-за жуткого холода, сковавшего мне ноги, открыл глаза, чтобы поправить одеяло и увидел его, бывшего шефа РСХА, сидящего у меня в ногах с кривой насмешкой на белом лице и таращащегося на меня своими ледяными глазами, светящимися в темноте. Обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих. Я осторожно сел и медленно подтянул к себе ноги, подальше от призрака в черной униформе, который очень даже удобно разместился на моей кровати. Я поймал себя на мысли, что или это удар сделал что-то с моим мозгом, или же я был настолько издерган и голоден, что у меня начались галлюцинации.

— Я не плод твоего воображения, и нет, ты пока еще не свихнулся, — мертвец хмыкнул и театральным жестом пригладил свои идеально уложенные платиновые волосы. — Я и вправду здесь.

— Сам факт, что ты сейчас это говоришь, доказывает, что я очень даже наверняка свихнулся, — заметил я и глянул на дверь, возле которой охранник всегда стоял на посту. «Ну и хорошо. Сейчас услышит, как я тут сам с собой беседую, доложит Гилберту и запрут меня вместе с остальными психами. Повезло еще, что рейх распался, а то бы те быстренько меня усыпили, как больную собаку».

— И надо было, еще в тридцать восьмом, сразу после Аншлюса. Человечество было бы нам премного благодарно. — Гейдрих фыркнул, снова отвечая на мои невысказанные мысли.

— Зачем пришел? — устало поинтересовался я.

— Посмотреть, как ты страдаешь в одиночестве, пока они тебя не вздернут в конце концов, как ты того заслуживаешь.

— Все еще злобу держишь за то, что организовал на тебя покушение? — я спросил противно приторным тоном.

Мертвый Гейдрих рассмеялся своим противным высоким голосом, который раньше всегда раздражал меня до безумия, как его раздражал мой австрийский акцент.

— Ты удивишься, но нет. — Он снова глянул на меня своими фосфорическими глазами. — Я даже хочу поблагодарить тебя. Если бы не ты, это я бы сейчас гнил в этой сырой, поганой камере вместо тебя. Ты сделал мне большое одолжение, когда помог тем чехам с моим убийством. Я погиб, как герой. У меня были самые роскошные похороны в истории рейха. Сам фюрер возложил мои посмертные награды на мою подушку. Рейхсфюрер Гиммлер произнес речь. Весь Берлин шел вслед за моим гробом на кладбище. А ты сдохнешь, как собака, вздернутая на веревке каким-нибудь жидом.

— Ну и плевать. Оно того стоило.

— Что того стоило, бестолочь?

— Я умру, зная, что хоть от тебя мир избавил.

— Ой, ну вот зачем ты так грубо? Ты ранишь мои чувства. — Он издевательски прижал руку к груди, покрытой многочисленными наградами и знаками отличия. Мы были почти одного возраста, но я никогда не был даже вполовину настолько амбициозным, как он. — Ты? Да уж конечно, не был. Все, чем ты занимался с завидной регулярностью, так это напивался, как свинья, и лез под очередную юбку. Как вообще Гиммлер мог назначить такую вот жалкую посредственность на мой пост?

— Гиммлер меня не назначал. Гитлер назначил.

— А-а, так это было ваше, внутриавстрийское дело…

— Называй, как хочешь. — Я зевнул и потер глаза. — Слушай, ты не мог бы… Исчезнуть со вспышкой или же раствориться, или чего вы там, призраки, обычно делаете? Я очень устал, а мне завтра к восьми в суде надо быть.

— Что так? Ты не любишь Гете? Не находишь интересной аллегорию моего появления с тем магическим избавлением, что оно может тебе принести?

— Ты себе льстишь. — Я снова зевнул, уже не прикрывая рта. — Ты не Мефистофель, чтобы мне всякие сделки предлагать.

Он тихо рассмеялся и взглянул на меня почти что по-доброму.

— Нет, конечно. Нет никакого ада, и Мефистофеля тоже нет.

— Без тебя знаю. Только бесконечная ночь и кладбище, где все мы будем бродить до скончания века, пока не оплачем каждую душу, которой навредили. Я там уже был и все своими глазами видел.