Элли Мидвуд - Австриец

Я разглядывал бетонный пол и, под его пристальным взглядом, невольно поднес руку ко рту. Я всегда ненавидел эту отвратительную привычку, когда кто-то кусал ногти, но и сам недавно начал это делать, в отсутствие сигарет. Я поймал себя как только мой палец коснулся губ, и быстро сунул обе руки себе между колен.

— Я не имею на это морального права, правда же… Столько людей умерло… Не умерло, мы их убили. То, что мы сделали с нашими евреями было самой страшной, огромной ошибкой. Поэтому-то я и не имею права приводить какие-либо доводы в свою пользу, когда речь идет о таком человеке, как Эйхман. Так что давайте оставим эту тему, доктор.

Американский психиатр смотрел на меня еще какое-то время, затем закрыл свой журнал.

— Я не стану ничего из последующего записывать, так что это останется строго между нами. Я все силы прилагаю, чтобы вас понять, и каждый раз у меня ничего не выходит. Вот-вот мне кажется, что я вас раскусил, раскрыл вашу настоящую личность, и тут вы как выдадите что-нибудь, или кто-то про вас что-то подобное расскажет, и я опять в недоумении. Сначала мне казалось, что под вашей вежливой и благовоспитанной маской вы скрываете ваше настоящее лицо: жестокость, мстительность и склонность к насилию. Теперь же мне кажется, что вы нарочно это делаете, пытаетесь заставить людей вас ненавидеть. Почему у меня здесь два разных лагеря, те, кто вас терпеть не могут и те, кто в вас души не чают? И почему вы не хотите открыться мне, когда я предоставляю вам такую возможность?

— Потому что я не доверяю вам, а вы не доверяете мне? — Я предположил с улыбкой.

Он вздохнул, покачал головой и махнул переводчику, чтобы тот следовал за ним.

— Вам нужно научиться доверять людям, — доктор Гольденсон сказал уже в дверях. — Перестаньте прятать свое истинное лицо. Это вам только вредит.

Я лег обратно на кровать и усмехнулся. Мое лицо. Мое лицо как раз было главной причиной, по которой от меня многие шарахались. Может, моя мать и была права, когда говорила, что не стоило мне начинать всю эту затею с фехтованием. Я медленно провел пальцами по глубоким порезам на щеке. Что теперь об этом говорить? Да и, по правде говоря, я ни об одном из шрамов не жалел.

— Я всё равно не жалею, что бы ты там себе не говорил, — я с трудом заставил себя выговорить, делая еще одну почти невозможную попытку дотянуться до бутылки на полу, но снова завалился обратно на кровать и пьяно расхохотался.

— Прекрати ты дергаться хоть на секунду и дай обработать тебе рану! Идиот!

Рудольф, мой сосед по комнате, принадлежащий к одному со мной братству, снова склонился надо мной, тяжело дыша то ли от гнева, то ли от волнения, и прижал пропитанный алкоголем платок к глубокому порезу на моей скуле. Я был настолько пьян, что даже боли не почувствовал и начал опять сражаться с его настойчивой рукой.

— Не трать хороший виски на примочки! Лучше залей-ка мне прямо в горло, оно так изнутри все продезинфицирует, — я снова расхохотался собственной шутке и отвернулся лицом к стене, уже готовый крепко заснуть.

— Эрнст! — Рудольф резко дернул меня на себя за плечо, пытаясь поймать мою руку, которой я продолжал настойчиво его отталкивать. — Не вздумай спать, из тебя кровь все еще льется, как из освежеванного поросенка! Пошли дойдем до медицинского кабинета, они тебе хоть швы наложат.

— Швы для девчонок! Отстань от меня и дай поспать. У меня завтра экзамен.

Рудольф потерял-таки терпение и придавил мою руку к кровати коленом, снова зажимая мне лицо тряпкой. Я невольно сморщился от слишком сильного запаха алкоголя.

— Ну и украсил ты себя на этот раз, — я услышал его бормотание. — Сколько раз тебе повторять, что фехтование — это спорт для трезвых? Балда!

— Плевать, — ответил я, зевая. — Я всё равно ему показал, что к чему.

— Ну конечно.

— Что? Победил я или нет?

— Дело не в этом.

— Очень даже в этом. Я всегда побеждаю, пьяный или трезвый.

Рудольф только вздохнул в ответ и осторожно повернул мое лицо порезанной стороной к неяркому свету настольной лампы, чтобы поближе обследовать рану. Никакого другого света после десяти нам зажигать не разрешалось, согласно правилам общежития, где размещалось наше братство, «Арминия». Я снова почувствовал его теплое, неровное дыхание на щеке и заставил себя открыть глаза.

— Ты прекратишь на меня пялиться или нет?

— Я студент медицинского факультета, и ты меня заставляешь нарушить клятву Гиппократу, отказываясь от моей помощи. Я вообще-то и сам могу тебя подлатать. Даже лучше, чем в медицинском кабинете.

— Размечтался. Так я тебе и разрешил использовать себя в качестве наглядного пособия для практики. — Я саркастически фыркнул и снова прикрыл глаза, уже засыпая.

— А я тебе заплачу, — произнес Рудольф после паузы.

Я открыл глаза и увидел его хитрющую ухмылку. Этот сученыш точно знал, что нужно было говорить, а весь свой месячный бюджет я уже продул, хоть сейчас и была всего вторая неделя Апреля. Я смотрел на своего друга какое-то время, пытаясь решить, что мне было больше нужно: деньги или же возможность получить заражение крови от этого доктора-недоучки, с его нездоровой одержимостью вскрывать, а затем сшивать все, что имело несчастье попасться ему под руку. В конце концов я подставил все-таки ему свою порезанную щеку и проворчал:

— Это будет стоить тебе двести крон. Делай, что хочешь, только не буди.

— Сильно сомневаюсь, что ты будешь спать, — весело отозвался он, спрыгивая с кровати чтобы достать свой чемоданчик с медицинскими инструментами. — Это не самая приятная, и, должен признать, не такая уж безболезненная процедура.

Я пробормотал еще одно проклятье; обычно фехтовальные раны были настолько чистыми, что редко требовали наложения швов. Может, и правда не стоило так напиваться, позволять моему противнику вот так меня резать, тогда, может, и не пришлось бы позировать в виде подопытной крысы для всяких сомнительных медицинских экспериментов. Только вот было уже поздно. На следующее утро, сидя у аудитории с жутким похмельем и крайне болезненной щекой, я поймал на себе взгляд одного из словацких студентов, который смотрел на меня не мигая.

— Что, нравится? — Я указал на свежий глубокий порез с торчащими из него черными нитками. — Продолжай пялиться, и тебе такой же сделаю.

Мои братья из «Арминии» оторвали головы от учебников и отозвались немедленными смешками и издевками в адрес словака. Все из нас чтили старейшую традицию фехтования и активно принимали в ней участие, и, соответственно, лица моих братьев не сильно отличались от моего, у кого-то со свежими, а у кого-то с уже поджившими порезами на щеках. Студенты из других стран никак не могли взять этого в толк: зачем кому-то надо было намеренно подставлять оппоненту незащищенное лицо, когда можно было использовать защитную маску или шлем, и продолжали бросать на нас изумленные и пугливые взгляды. Наше братство они особенно боялись. Мы, по их мнению, никогда ничего хорошего не затевали.