Элли Мидвуд - Австриец

Что же касалось меня, то я любил своих новых братьев. Большинство из них были из хороших семей: блестящие, харизматичные и бесстрашные. И превосходные. Да, чувство собственного превосходства было именно тем термином, которым можно было тогда описать настроение в каждом братстве и в Австрии, и в Веймарской республике, и виновата в этом была та чертова война. Во-первых, сам отбор в ряды братства был крайне тщателен, по причине того, что те счастливчики, которым удавалось его пройти, могли рассчитывать на многочисленные привилегии, начиная с очень хорошего даже по самым строгим меркам общежития с просторными меблированными комнатами, которые мы могли снимать за сущие гроши, и заканчивая трудоустройством на неплохую должность сразу по окончании университета.

Наипервейшим правилом отбора было то условие, что кандидат должен был быть чистокровным арийцем. Да, мы, «Арминия», были националистами. И да, мы довольно часто ввязывались в драки с коммунистами, которые смели проповедовать их большевистские идеи в наших тавернах, настаивая на том, что весь рабочий класс должен был объединиться, убить своих опрессоров, отобрать их честно заработанные деньги и собственность, поделить награбленное между собой и жить в равенстве и братстве. Единственной проблемой, какая у нас возникла с их идеями, было то, что мы были детьми этого самого «опрессорского» буржуазного класса, который они так рьяно винили во всех проблемах, и мы, пострадав не меньше остальных от последствий этой разорительной войны, знали, что мы уж точно не являлись первопричиной этих самых проблем.

Вначале мы пытались вывести их на цивилизованный разговор, но когда никакие аргументы уже не действовали, и они продолжали долбить себя в грудь кулаком, пытаясь перекричать нас, так как не могли переспорить, тогда и начинались драки. Довольно трудно пытаться договориться с кем-то, кто наотрез отказывается тебя слушать и продолжает настаивать на своей точке зрения просто потому, что она ему нравится больше твоей. Но для того сила и существует, а чего-чего, а этого у нас было хоть отбавляй. Мы запросто развязывали драки по крайней мере дважды в месяц, а иногда и чаще. И конечно же, мои братья, которых сильно впечатлили мои боевые навыки, когда я в одиночку раскидал пятерых коммунистов как бесхребетных котят, таскали меня с собой на все столкновения, запланированные и незапланированные.

Мы все отлично умели драться. Навык кулачного боя был обязательным в братстве. Недавно мы услышали, что братства в Веймарской республике вооружали своих членов, покупая оружие на черном рынке, и сами стали вооружаться, пряча пистолеты под кроватями и в тумбочках — так, на всякий случай. На встречи с коммунистами мы их никогда не брали: никому не хотелось сесть в тюрьму за то, что прострелил ногу одному из этих идиотов.

Они не очень-то благородно дрались, коммунисты, может, потому что принадлежали к рабочему классу и никто их не научил манерам, но суть в том, что они могли запросто заехать стулом по спине, если по другому победить не получалось. Я, например, однажды получил пивной кружкой по затылку; очнулся я уже в госпитале, с легким сотрясением и болезненными швами за ухом. Швы хоть потом и вынули, но волосы на том месте так назад и не отрасли, и только за это я мысленно поклялся лично задушить каждого коммуниста, кто попадется мне в будущем. Однако, нельзя нас было тогда винить в нашем воинственном настрое. Мы были всего лишь продуктом послевоенных лет, запутанные исходом войны, обиженные на весь мир, озлобленные на тех, кто «предал» нас и медленно, но с железной волей, идущие к решению поклясться сбросить наши оковы и восстановить наше чувство собственного достоинства.

Некоторые из моих братьев были несколькими годами старше, чем остальные, потому как им пришлось бросить учебу, чтобы пойти на фронт, а потом не имели возможности возобновить её в течение нескольких лет, так как были единственной опорой своим семьям, потерявшим отца. Те же из нас, кто были слишком малы, чтобы присоединиться к армии, всегда чувствовали на себе странного рода вину, как если бы наш юный возраст был нашей виной в том, что мы не могли выполнить долг перед страной. Мы всегда смотрели на тех своих старших братьев почти с обожанием: их военная служба раз и навсегда сделала их неопровержимым авторитетом в наших глазах. Большинство из лидеров разных групп в братстве были бывшими солдатами, и с первого же дня, когда я был еще несмышленым первокурсником в новом городе на другом конце страны, они были теми людьми, что взяли меня под свою опеку и научили безоговорочной субординации.

Если не считать этого, то мы все были более или менее равны. Мы были почти как настоящая семья, живущая в одном доме, обедающая в одной столовой, помогающая друг другу с учебой, проводящая свободное время за играми и пением национальных гимнов, и конечно же фехтованием. Фехтование было не просто видом спорта, это было скорее традицией, старейшей и самой почитаемой, которая должна была сблизить нас, как братьев, и научить храбрости, ловкости, бесстрашию и гордости. Потому-то мы и не закрывали наши лица, так как смеяться в лицо опасности и позволять противнику нанести удар вместо того, чтобы отстраниться от сабли, с клинком острее чем опасная бритва, вот что делало из мальчишек настоящих мужчин.

Мне сначала было страшно позволить себя ранить. Я был очень хорошим фехтовальщиком, и даже больше. Один из моих старших братьев, тот, что решил учить меня лично после того, как наблюдал за некоторыми из моих дуэлей, хлопал меня по спине каждый раз и говорил:

— Хорош ты, дьявол! Только вот ты так хорош из-за твоего страха. А так не пойдет.

Я сначала не понимал, что он имел в виду, пока в один прекрасный день, во время нашей очередной тренировки, он не взял саблю из моей руки и не приказал стоять и не дергаться, что бы он ни делал. Я послушно стоял не шевелясь, когда он поднес саблю к моим глазам, к носу, тронул шею её концом… Но когда он сделал первый взмах, я невольно отдернул голову назад.

— Вот видишь? Ты боишься клинка. Это единственная причина, почему ты так неуязвим, потому что ты готов сделать все, чтобы только защитить себя. А я не хочу, чтобы ты защищался. Только слабые защищаются. Я хочу, чтобы ты нападал, и нападал безо всякого страха. Ты не можешь бояться маленького пореза. Нельзя выиграть битву без единой царапины, и я хочу чтобы ты это понял уже сейчас, когда ты еще молод.

Пока я стоял перед ним, стыдясь признать собственную слабость, он вынул рубашку из штанов и задрал её до шеи, обнажив уродливый шрам на правой стороне груди, один из многих, исполосовавших его лицо и тело тонкой сеткой.