Элли Мидвуд - Австриец

— Как ты сюда попала, киса?

Кошка тут же оперлась передними лапами о мое колено, помедлила чуть больше секунды и запрыгнула ко мне на колени. Но и этого ей показалось мало: чувствуя тепло от моего тела сквозь наглухо застёгнутый пиджак, кошка начала тыкать меня носом, пока я не расстегнул ворот и не пустил её внутрь.

— Кальтенбруннер! Ты чего делаешь? — один из охранников окликнул меня, наблюдая за моими действиями с любопытной ухмылкой.

— Ничего. — Я тоже ухмыльнулся уголком рта. — Она замерзла. Я погрею её, пока внутрь не пора будет идти.

— Ну ладно. Только смотри, не забудь её выпустить потом. Тебе домашних животных в камере держать пока не разрешали.

— Я знаю.

Я прижал крохотное, изможденное тельце к себе, пряча кошку под пиджаком и уже чувствуя её мягкое довольные мурлыканье сквозь одежду. Она высунула голову наружу и принялась разглядывать меня своими зелеными глазами, запуская когти то одной, то другой лапы в ворот рубашки.

— Нет, ну она же просто обожает тебя! — Шпеер снова рассмеялся, тоже погладив кошку по голове. — Интересно, как она вообще выжила, бедолага. Чудо, что её еще никто не съел! Я не видел ни одной кошки или собаки с апреля сорок пятого.

— Да. Эта знает, как выживать.

— Но как же она решительно направилась к тебе! — Альберт сказал, как только мы возобновили прогулку.

— Животные меня всегда почему-то любили.

— Вот уж никогда не думал, что ты кошатник.

— Поверь мне, ты не первый, кто мне такое говорит.

Нет, первым человеком, кто впервые произнес эти слова, была Аннализа. Я сделал её своим личным секретарем с первого же дня, как принял пост шефа РСХА, и она иногда ездила со мной из офиса домой, чтобы помочь мне разобраться с бумагами, над которыми мне нужно было работать вечером, и заодно забрать те, которые я подготавливал для нее на следующий день. Со дня её последнего визита прошло несколько недель, и я совершенно забыл о моем новом жильце, который, как только я открыл дверь своим ключом, прыгнул прямиком мне на плечо со столика для почты, а ныне нового наблюдательного поста этого самого жильца.

— Когда это вы успели завести кошку? — Аннализа протянула руку, чтобы погладить животное, пока я тщетно пытался отцепить её когти от своего пальто.

— Это не моя кошка, — проворчал я смущенно, наконец-то сумев оторвать животное от плеча и поставив её на пол.

— Правда? А мне вот показалось, что вы довольно близко знакомы.

— Сарказм — это моя привилегия, фрау Фридманн.

— И что теперь, у вас на него монополия?

Я состроил лицо в ответ на её очередную остроумную ремарку, и она немедленно ответила мне тем же. Я рассмеялся и протянул руку за её пальто.

— Так что там за история с кошкой? И как её, кстати, зовут? — Аннализа спросила, как только мы сели за мой письменный стол, Аннализа напротив, а кошка на моих коленях.

— У нее нет имени. Говорю же, она не моя. Она просто… Временно снимает место.

— Снимает место? — Аннализа не смогла сдержать улыбки, когда кошка встала на задние лапы и, не обращая ни на кого вокруг внимания, потерлась лицом о мой подбородок. — Больше похоже на то, что она живет тут на правах полноправной хозяйки. И мне лучше к вам теперь и вовсе не приближаться, а то еще глаза выцарапает. Она, похоже, очень ревнива.

— С чего вы решили? — я искренне удивился.

— Посмотрите только, как она метит свою территорию. — Аннализа провела рукой у себя по шее, имитируя то, как кошка терлась об меня головой. — Она специально оставляет на вас свой запах, чтобы никакая другая особа женского пола и близко не подошла.

Я тут же схватил кошку и опустил её на пол.

— Нельзя так делать! Плохая киса! Нельзя!

Моя секретарша расхохоталась.

— И всё же, откуда вы её взяли?

— Ниоткуда. Она просто… сидела однажды под дверью, когда я вернулся с работы. Я налил ей молока и подумал, что она попьет и уйдет. А потом началась жуткая метель. После полуночи уже наверное я вспомнил, что не забрал миску снаружи. Я открыл дверь, а она всё так и сидела там, уже почти вся заметенная снегом. Ну я подобрал её, естественно, обтер её полотенцем, отогрел и оставил на ночь в доме. На следующее утро я покормил её и выпустил, когда сам уходил. Но когда я вернулся вечером, она снова была под дверью, ждала меня. Я снова её впустил на ночь… Снег шел почти каждую ночь, не мог же я её на улице оставить! Она бы замерзла насмерть!

— Сейчас апрель, герр группенфюрер. Снега не было уже больше месяца.

Я взглянул на нее и увидел, как она закрывает рот рукой, пытаясь сдержать смех.

— Ну хорошо! Похоже, у меня теперь есть кошка, фрау Фридманн! — снова проворчал я, пытаясь сам не улыбаться.

— Я просто… Никогда не думала, что вы такой кошатник, — проговорила она между едва сдерживаемыми смешками.

— Знаете что? Никакой я не кошатник! Я страшный человек! Я шеф РСХА! Я шеф гестапо! — моя речь была бесцеремонно нарушена кошкой, которая снова запрыгнула ко мне на колени, а оттуда и на плечо, удобно располагаясь вокруг моей шеи.

Аннализа хохотала уже в голос.

— О да, вы такой страшный, что просто держись! Даже кошка вон боится!

Пытаясь собрать остатки моего давно потерянного чувства собственного достоинства, я опустил глаза и тихо попросил:

— Хоть в офисе никому не рассказывайте.

— Не расскажу, герр группенфюрер, — отозвалась она, глядя на меня с улыбкой.

— Хайль Гитлер, группенфюрер! — Я отсалютовал Зеппу Дитриху и замер по стойке смирно, пока он смотрел на меня с улыбкой на лице.

— Вижу, хорошо тебя вымуштровали, да? — спросил он, встав из-за массивного стола из красного дерева. Он обошел меня по кругу, оглядывая меня также, как фермеры в Райде обычно оглядывали лошадь, что собирались купить. — Да уж, армия тебе явно пошла на пользу. Такая разница с первой нашей встречи! Салютуешь, как надо, стоишь навытяжку… Хорошо, очень хорошо. Я всегда говорил, тренировка и дисциплина — это самое главное.

Я ничего не ответил и продолжал смотреть прямо перед собой, как и положено было уставом. Он был прав, нас действительно хорошо вымуштровали наши командиры, и физически, и идеологически; и не давали нам отдыха до тех пор, пока все мы не маршировали, говорили и выглядели совершенно безупречно и как единый организм, так что когда мы одевали свои формы и ходили строем по плацу, невозможно было отличить одного от другого.

Они проверяли наши униформы и личное оружие каждое утро перед учениями, с тщательнейшей педантичностью поправляя кому-то ремень, если тот был на два сантиметра выше или ниже, чем положено. Они осматривали наши лица, чтобы убедиться, что мы все были чисто выбриты; они заставляли нас показывать им руки, чтобы они видели какими чистыми и ухоженными они были; они даже волосы наши проверяли и посылали нас к парикмахеру каждые две недели, чтобы подравнивать их до желаемой длины.