Элли Мидвуд - Австриец

Сияющая улыбка переполняющей меня гордости от того, что я стал частью чего-то настолько грандиозного, не покидала моего лица все то время, пока рейхсфюрер произносил вступительную речь. Дома, в Австрии, мы довольствовались только слухами о них, читали о них, но они тем не менее всегда оставались чем-то таким же загадочным, как мифический Атлантис для нас — элитный режимент, подчинявшийся непосредственно Адольфу Гитлеру. Когда наконец назвали мое имя, вместе с моим новым товарищем, мы выступили вперед и заняли позиции друг напротив друга, перед лидером нашего режимента, который держал сложенный флаг с кроваво-красной в свете факелов свастикой, и огонь от новой, только что зародившейся во мне слепой преданности отразился и в его глазах. С благоговением мы дотронулись одной рукой до священного флага, подняли правую вверх, и принесли клятву, которая навеки связывала нас абсолютной верностью нашему фюреру, Адольфу Гитлеру, и нарушение которой каралось смертью. Мы поклялись защищать и последовать за ним даже в небытие, и многие из нас впоследствии там и сгинули.

— Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как лидеру германского рейха, в верности и храбрости. Я клянусь тебе и лидерам, что ты назначил для меня, абсолютной верности до самой смерти. Да поможет мне Бог, — наши голоса закончили в унисон, сверкающие глаза смотрят друг в друга как на новообретенную семью. Да, после того дня все изменилось.

Мелита — моя подруга, поверенная и любовница, которая наотрез отказалась когда-либо выходить замуж, чтобы не привязывать себя к кухне, детям и «прислуживать какому-то недоноску», как она это называла, встречалась со мной, когда я не был занят работой в конторе отца или не ездил в Германию по своим новым делам. Она закончила свой медицинский факультет и теперь работала единственной женщиной-психиатром в Линце, мечтая о временах, когда Германия и Австрия наконец воссоединятся, чтобы начать работать там. Членом партии она стала еще раньше меня.

Мелита со своей обычной игривой ухмылкой наблюдала, как я примерял новую форму перед зеркалом квартиры, что я недавно начал снимать.

— Как же тебе идет, с ума можно сойти! Все девчонки должно быть так к тебе на шею и вешаются.

— Немецкие девчонки, — улыбнулся я в ответ. — Это все еще незаконно, носить эту форму в Австрии.

— А жаль. — Она встала с софы и подошла ко мне, обнимая меня сзади и прижимаясь виском в моему плечу. — Я бы была не против, если бы такие красавчики, как ты, расхаживали везде в форме.

— Я даже не сомневаюсь! — Я рассмеялся.

У нас с Мелитой были довольно странные отношения: мы могли не видеться по несколько месяцев, а затем случайно столкнуться на улице, зайти выпить кофе, и уже час спустя валяться в кровати, как если бы никогда не расставались. Затем мы целовали друг друга в щеку, махали на прощание и забывали о существовании друг друга до следующей встречи или телефонного звонка. Иногда я звонил ей, когда меня что-то начинало беспокоить, и она всегда внимательно меня выслушивала, пусть даже и была в тот момент чем-то занята, и всегда помогала мне с советом. Иногда, правда, весь совет заключался в том, чтобы прекратить канючить и вести себя, как нормальному мужику, а не избалованной прусской аристократке. Уж не знаю, почему именно прусской, но это было одно из её любимых выражений, которое всегда меня смешило и подбадривало несмотря на то, что меня там раньше такое тревожило.

У Мелиты были свои любовники, у меня свои подружки, и мы частенько обсуждали новую пассию безо всякой ревности, таким же отвлеченным тоном, каким мы обсуждали политику. Мы никогда не были влюблены друг в друга, Мелита и я, но как ни странно, между нами была настолько необъяснимая близость, которую я так искал в других женщинах и так и не мог найти, пока не встретил мою Аннализу. Однако, тогда еще было слишком рано о ней говорить. В тридцать первом она была еще совсем ребенком, маленькой одиннадцатилетней девочкой с белокурыми хвостиками и любимой куклой под мышкой, а потому встреть я её тогда, вряд ли она произвела бы на меня такое же впечатление, как восемь лет спустя. В тридцать первом Мелита была моим единственным настоящим другом.

Она наклонила голову, разглядывая мою кобуру, затем открыла её и любопытно заглянула внутрь.

— У тебя даже пистолет есть!

— Давно уже. Только ты не там смотришь. — Я подмигнул её отражению в зеркале и переместил её руку с кобуры совсем на другое место.

— Боже, я сотворила монстра! — Мелита захихикала и начала расстёгивать мой ремень. Ей всегда нравились мои грязные шутки и моя новая форма.

Час спустя я аккуратно сложил свою форму и убрал её в маленький чемодан, уже переодевшись в свой обычный костюм. Мелита, все еще лежащая в постели едва прикрывшись покрывалом, лениво за мной наблюдала, опираясь головой на руку.

— Идешь обратно в контору?

— Нет, у меня… Одна встреча назначена.

— Может, свидание, а не встреча?

Я сощурил глаза в ответ, но не выдержал и расхохотался. Мелите было невозможно соврать: она знала меня лучше, чем я сам. Да и к тому же, я был ужасным лжецом.

— Ну хорошо, свидание.

— Какой же ты кобель, — она усмехнулась почти ласково.

— Нет, не такое свидание, как ты подумала. Я с ней не сплю.

— Как? — Мелита наигранно изумленно распахнула глаза. — Впервые от тебя такое слышу! И почему нет?

— Мы в основном просто говорим о том, о сём. Мы говорим о политике, у нас общие интересы… И она помогает мне печатать документы для суда, вот я и приглашаю её время от времени в кафе. Вот и все.

— Все ясно. Как её зовут?

— Элизабет. Лизель.

— Хорошенькая?

— Не такая хорошенькая, как ты. — Я подошел к ней, поцеловал её в губы, напомнил ей запереть дверь ключом, что я ей дал, обещал позвонить на выходных и пошел на встречу с Лизель.

Лизель была дочерью успешного торговца, и мы познакомились через общих друзей год назад. Она была симпатичной девушкой, не сногсшибательной красавицей, правда, но со свежим, открытым лицом, светлыми волосами и всегда в хорошем настроении. Она тоже была членом партии и всегда отзывалась о фюрере с обожанием, особенно после того, как я пригласил её с собой в Мюнхен на одно из собраний. Там-то мы и увидели его впервые живьем, и именно тот день связал нас чем-то, что продолжало держать нас вместе, несмотря ни на что.

Много раз до этого я слышал, как он говорил, но это было по радио, а потому я никак не ожидал такого впечатления, какое он на меня тогда произвел, и не только на меня, но на каждого человека в толпе, когда он обратился к нам живьем. Лизель и я сидели в тишине, в ожидании момента когда он наконец займет свое место у трибуны в зале, наполненном до предела настолько, что люди даже теснились в проходах и вдоль стен.