Элли Мидвуд - Австриец

— Он ненормальный, — ровным тоном заметил Геринг, как если бы оглашая всем хорошо известный факт. — Послушайте только его заявления! И из-за этого ненормального у всех союзников о нас сложится точно такое же представление. Это же просто позор!

— Соединённые Штаты — демократическая страна, которая никогда не падет под влияние такого безумца, как Гитлер. — Военный полицейский спокойно пожал плечами в ответ на предостережения Штрейхера. — Это просто невозможно. Мы приветствуем все национальности, вероисповедания и расы, и все мы очень даже мирно сосуществуем. Наша сила в нашем разнообразии.

— Вот и мы так думали, пока это «разнообразие» не начало превышать по числу нас, коренных немцев. Вот увидите, как и с вами такое произойдёт, увидите, как вы будете тянуть руки в салюте вашему новому фюреру, вот увидите, — Штрейхер пробормотал едва слышно.

— Эрнст, — Бруно пробормотал еле слышно, прижимаясь лбом к моему плечу. — Что-то мне нехорошо… Опять все кружится…

— Я знаю, Бруно. Я знаю, — я отозвался тихим голосом, не открывая глаз.

Два дня назад нас все-таки посетила делегация из Вены, более озабоченная газетными заголовками о нашей голодовке, чем нашим состоянием. Одетые в официальную форму армии Доллфусса, они вошли в наш барак с презрительнейшим выражением лиц, осмотрелись вокруг, поусмехались над нашими бледными от голода лицами, и спросили наконец, кто был ответственен за «бардак». Я заставил себя сесть и даже спустил ноги на пол, но вставать не стал, частично потому, что не хотел выказывать им такой чести, но вообще-то настоящей причиной было то, что я скорее всего потерял бы сознание, если бы поднялся с кровати.

— Я здесь главный, — заявил я так твёрдо, как только мог.

— Имя?

— Доктор Эрнст Кальтенбруннер.

Человек, стоявший передо мной, растянул губы в ядовитой ухмылке и повернулся к коменданту, сопровождавшему его.

— Комендант, я запрещаю вам давать «доктору» Эрнсту Кальтенбруннеру и его людям воду, начиная с этого самого момента. Доложите мне, когда они закончат свою голодовку. Спорить готов, что они и двух дней не протянут, твердолобые чурбаны.

Представитель Доллфусса снова фыркнул, окинул меня презрительным взглядом с ног до головы, и покинул барак. Комендант бросил на меня умоляющий взгляд. Я безразлично пожал плечами и опустился на свою деревянную «кровать». Если уж мне суждено было погибнуть, то так тому и быть. Не удастся им меня сломить какой-то там водой.

— Да кому вообще нужна эта вода? — Я подмигнул Бруно в тот день, а теперь он умирал рядом со мной из-за моего упрямства.

— Бруно. — Я слегка повёл плечом, в которое он тяжело дышал. — Все, брат, довольно уже. Скоро они придут нас проверить, и я скажу им, чтобы забрали тебя в медицинский блок.

— Нет, — запротестовал он слабым голосом. — Не смей даже… Я с тобой до конца… Все мы… Просто подержи меня за руку, ладно?

— Не будь такой девчонкой, — тихо усмехнулся я, но все же нашёл его холодную, безжизненную руку и крепко её сжал.

Я всю ночь глаз не смыкал, время от времени легонько толкая Бруно плечом, когда мне казалось, что его дыхание становилось слишком уж поверхностным, и на следующий день тоже, проверяя, был ли он ещё в сознании. Я благодарно улыбался каждый раз, как он открывал глаза и едва кивал мне в ответ.

— Я всего лишь дремал, Эрнст.

Слыша его голос, хриплый от обезвоживания, я облегченно прикрывал свои веки и проваливался в беспокойный сон, пока уже Бруно в свою очередь не начинал трясти мою руку, чтобы убедиться, что я был все ещё жив. А потом мы просто лежали несколько минут, глядя друг другу в глаза, и я придумывал что-нибудь успокаивающее, а он кивал в ответ и улыбался своими потрескавшимися губами, все ещё до конца веря в меня, даже когда смерть уже стояла над нами со своей острой косой.

— Ещё один денёк, Бруно, — шептал я из последних сил. — Всего ещё один день… И все закончится.

Мы закрыли глаза, потому что сил больше не осталось держать их открытыми, и единственное, что удерживало нас в этой реальности, единственное, что помогало понять, что мы были ещё живы, было тёплое дыхание друга на щеке.

Однако люди Доллфусса не очень-то были довольны нашей почти нечеловеческой силой воли, а более того, возможностью того, что мы станем посмертными героями для всех СС и членов нацистской партии здесь в Австрии, а что ещё хуже, и в соседней Германии. На следующий день, когда большинство из нас едва находились в сознании, но тем не менее наотрез отказались отречься от своих требований, они вошли в наш барак и приказали надзирателям переправить нас в городской госпиталь, чтобы спасти наши «жалкие жизни».

Нас выносили на носилках, так как сами мы идти не могли, и когда мы лежали рядом друг с другом в машине скорой помощи, Бруно нашёл мою руку и сказал с сияющей улыбкой:

— Я знал, что ты нас вытащишь, брат. Мы все знали. Мы поверили в тебя, и ты сделал все, как обещал. Спасибо.

— Не благодари меня. Это я должен вас всех благодарить за то, что не оставили меня.

— Мы бы никогда тебя не оставили. Ты — наш законный лидер. Мы всегда будем тебе верны.

Мы не были кровными братьями, но связь наша была куда прочнее, чем любые кровные узы, и не важно, что там мой отец себе говорил.

Неделю спустя отец забрал меня из госпиталя, после того, как нас поставили на ноги и разрешили идти домой. Когда я прощался со своими товарищами, я не мог сосчитать всех рукопожатий и слов благодарности, что они излили на меня. Мой отец, тем не менее, держался подозрительно тихо и угрюмо, даже когда я забрался на переднее сиденье рядом с ним и махнул головой в сторону госпиталя.

— Видал? Они обожают меня! Твой сын всех до одного вытащил. Ну, что ты теперь скажешь, хороший я адвокат или нет? Разве это не шикарная реклама для нашей конторы? — Я подмигнул ему, пытаясь хоть как-то повлиять на его нахмуренный вид своим весёлым расположением духа. — После такого тебе стоит меня партнёром сделать, знаешь ли.

— Я никем не смогу тебя теперь сделать, — ответил он ледяным тоном, сдвинув свои тёмные брови ещё сильнее. — Ни партнёром, ни учеником, никем. Все кончено.

— Что ты такое говоришь, «все кончено?» — спросил я, впервые чувствуя, как тревога тихонько начала заползать в душу.

— Ты что, и в самом деле думал, что тебе все это так просто с рук сойдёт, а, сын? Ты думал, это всё игрушки, твоя партия и твои СС?

— Да что ты такое имеешь в виду? — снова повторил я. — Я не понимаю… Они же нас отпустили, отец. Я выиграл.

— Он выиграл, — фыркнул он. — Правительство запретило тебе заниматься адвокатской практикой до конца жизни. Или пока само правительство находится у власти. Конец твоей «блестящей» карьере. Все эти годы, всё, что я в тебя вложил, вся учеба, вся практика — все впустую. Ты теперь никто. Тебе запретили заниматься юридической практикой, что значит, что конец твоему доходу, конец твоей хорошей жизни, твоим ресторанам, твоей новой квартире и машине, потому что ты больше не сможешь себе всего этого позволить. Я и думать не хочу, на что ты собираешься содержать свою жену плюс ко всему, и где вы вообще собираетесь жить. Надеюсь, оно того стоило, твои идеалы и твоя драгоценная партия.