Элли Мидвуд - Австриец

Всего десять минут назад её стройные ножки обнимали меня за талию; она впивалась ногтями мне в плечи и шептала какие-то глупости, пока я не накрыл её рот своим и не забросил её ноги себе на плечи. Вскоре она начала кричать, вцепившись в спинку кровати; она любила, когда я был почти жёстким и грубым с ней, как и большинство других женщин, как я мог заключить из своего более чем богатого опыта за все эти годы. И тут зазвонил этот чертов телефон.

В любых других обстоятельствах я бы просто-напросто выдернул провод из розетки и вернулся к той красотке, что в данный момент занимала мою постель. Но на этот раз я быстро оставил протестующую Мелиту в кровати и бросился к телефону, потому как знал, что только один человек мог звонить мне посреди ночи и только по одной причине. Отто подтвердил мои догадки в трёх коротких предложениях и попрощался обычным «Так точно» в ответ на мои приказы. Аншлюс начался.

Мои люди собирали сведения из всех возможных источников, но, тем не менее, без Отто и его непоколебимой преданности мне лично, я бы никогда не узнал о планах немцев, решивших наконец сделать решительный шаг, так быстро. Гейдрих сделал всё, что было в его силах, чтобы держать меня в неведении относительно готовящейся операции, чтобы затем дискредитировать меня в глазах начальства. Моя власть над австрийскими СС всегда была ему поперёк горла, и он, похоже, решил сделать это своей миссией — назначить своих собственных верных людей вместо меня в новом правительстве.

— Ничего не выйдет, группенфюрер Гейдрих, — я продолжал бормотать себе под нос, быстро натягивая сапоги под взглядом Мелиты, которую всё происходящее похоже сильно забавляло. — Я появлюсь там раньше твоих людей, я буду командовать твоими людьми, и они не посмеют мне не подчиниться. Тогда и посмотрим, что ты на это скажешь, жалкий ты недоносок!

— Далеко собираешься? — Мелита спросила, протягивая мне ремень и кобуру, которую она нашла под кроватью.

— В канцелярию. С пятью сотнями моих людей под командованием Отто.

— Опять? — Одеваясь, я не видел её выражения лица, но мог поклясться просто по тону её голоса, что она саркастически выгнула бровь. — Кого собираешься пристрелить на этот раз?

Мелита была одной из немногих людей, включая мою жену Лизель и Отто, кто знал об истории с Доллфуссом. Я рассказал ей всё, когда можно было наконец это сделать, после того, как я избавился от Бруно, так его расхвалив Гиммлеру, что тот пристроил его куда-то в берлинское гестапо. К тому же, Мелита была психиатром, и высоко квалифицированным, и недавно получила-таки своё заветное место в Берлине, где работала сейчас над какой-то секретной правительственной программой. Но главной причиной, почему я решил раскрыть ей всю правду, было то, что она была одной из очень немногих людей, кому я мог доверять.

— Надеюсь, что никого. Хотя, это будет зависеть исключительно от людей в канцелярии.

Я проверил кобуру, чмокнул Мелиту в щеку и велел ей ждать меня и никуда не уходить.

— И не смей одеваться!

— Что, планируешь так быстро управиться?

— Вот увидишь! — рассмеялся я в ответ, захлопнул дверь и побежал вниз по лестнице.

Я и вправду раздавал приказы в ту ночь быстро и крайне эффективно. А главное, без каких бы то ни было эмоций. Я отдавал приказы с холодной отстранённостью, требуя беспрекословного подчинения от взволнованных молодых эсэсовцев, и моих, и гейдриховых, которые последовали за мной без лишних раздумий, как я и предполагал. В конце концов, Гейдриха здесь не было, и я сильно сомневался, что они осмелились бы ослушаться командира с моим-то ростом и лицом.

Всего несколько часов спустя всё уже было кончено, и я стоял навытяжку перед рейхсфюрером Гиммлером и другими высокопоставленными официальными лицами, только что сошедшими с самолёта в маленьком аэропорту Вены холодным весенним утром.

— Рейхсфюрер, австрийские СС в полной готовности и ожидают ваших дальнейших указаний, — сказал я вместо приветствия и поднял руку в салюте.

Гиммлер салютовал мне в ответ, одобрительно кивнул и пожал мне руку. Я готов был поклясться, что я слышал, как Гейдрих скрипел зубами за спиной Гиммлера. Я очаровательно ему улыбнулся, в ответ на что он бросил на меня испепеляющий взгляд. Однако, мне и дела теперь не было до его настроения. Я выиграл этот самый большой и важный раунд, и закрепил за собой позицию надёжного и сильного лидера. Никто не мог мне больше помешать. Зепп Дитрих, проходя мимо, с чувством похлопал меня по плечу. Я видел, как он гордился тем, как я вырос благодаря ему из желторотого и растерянного новопартийца, которого он заметил в переполненном зале, в одного из высших и уважаемых лидеров СС.

Да я и сам собой гордился, особенно в первые несколько дней, когда парад следовал за парадом, и я был одним из тех, кто их принимал. Я всегда находился чуть позади рейхсфюрера, сразу за его плечом, в моей новой форме бригадефюрера, после того, как Гиммлер повысил меня за мою преданность и выдающуюся службу и даже оказал мне честь, наградив меня мечом СС, который я теперь с гордостью носил на левом бедре.

Я гордился собой и по другой причине. Я и мои пятьсот эсэсовцев исполнили волю всей страны, давно уже мечтающей воссоединиться с Великим Германским рейхом. Восторг взволнованных толп, приветствующих своих немецких собратьев, бросающих цветы в военные машины и танки и целующих марширующих солдат, был ошеломительным. Мои соотечественники пели национальные гимны и салютовали своим новым лидерам со слезами счастья на глазах, и это я сделал это возможным.

Фюрер прибыл как и было запланировано, чтобы самому увидеть объединение его родной Австрии, где он родился и вырос, и немецкого рейха, благоволившего ему больше, чем его Родина. Теперь было запрещено об этом говорить, но все знали слух о том, что он записался в немецкую армию во время Великой Войны, потому что австрийская отказала ему, найдя его слишком слабым. Я устыдился своим собственным мыслям, следуя взглядом за фюрером, куда бы он ни шёл. Кто-то наклонился к нему и прошептал что-то на ухо. Он обернулся, посмотрел мне прямо в глаза, и я вдруг почувствовал себя абсолютно парализованным, не в силах даже моргнуть от переполнявших меня эмоций. Кто-то легонько подтолкнул меня в спину и сказал мне подойти к нему, может это был Дитрих, но я ни в чем тогда не был уверен. Каким-то невероятным усилием я сделал несколько самых длинных в моей жизни шагов, салютовал фюреру так хорошо, как только мог и застыл перед ним навытяжку.

У него были орлиные глаза — холодные, острые и немигающие, и я впервые испытал на себе силу его гипнотического взгляда. А затем он улыбнулся мне, и я решил, что у него была самая добрая и искренняя улыбка на свете, как будто солнце вдруг прошило серые облака и искупало всю землю в своём тепле и неисчерпаемой любви; да, именно так я себя и чувствовал, от моей слепой веры в него. Я готов был умереть за него в ту самую секунду, если бы он мне приказал. Но он этого не сделал. Вместо этого он пожал мою ледяную, вспотевшую от волнения руку, и похлопал меня по плечу, повторяя недавний жест Дитриха.