Элли Мидвуд - Австриец

— На этот вопрос я вам ответить не могу, сэр. — Я продолжил лгать ему прямо в глаза с самой обезоруживающей улыбкой. — Я только могу сказать, что вам бы об этом моих начальников спросить, но, к сожалению для нас всех, присутствующих здесь, они оба уже мертвы.

— Ну что ж, подсудимый, в таком случае перейдём к вашей роли в Аншлюсе тридцать восьмого.

«Посмотрим, удастся ли тебе из этого выкрутиться», — я прочитал в его глазах.

Я едва сдержался, чтобы не хмыкнуть и беспечно пожал плечами. «О да, ещё как удастся, герр Обвинитель. Я к тому времени уже выучил свой урок и был куда более умным и хладнокровным, чем в тридцать четвёртом. Я уже знал, что не было мне пути из партии или СС, вот и научился пить больше и переживать меньше. Я стал безразличным и очень смекалистым ко времени Аншлюса, герр Эймен, так что валяйте, попробуйте доказать хоть что-то. Ни единой зацепки вы не найдёте, сэр, ни единой».

— Ни одного документа или вещи не должно пропасть, — в сотый раз повторил рейхсфюрер, складывая для меня приказы рейха и деньги для австрийских СС. Я закатил глаза у него за спиной, пока он рылся в своём столе — наверняка в одном из потайных отделений, о которых не знали даже его коллеги. Хотя, если уж на то пошло, не было у него «коллег» как таковых. У него были подчиненные и фюрер, и он был вполне удовлетворён своей позицией между обоими: подозрительный, тихий и никому не доверяющий, даже своим коллегам. Прошу прощения, подчинённым. Мысль о встрече с его любимым подчинённым, высокомерной главой разведки и всемогущего СД Рейнхардом Гейдрихом заставила меня невольно стиснуть челюсть.

— Все ещё катаетесь на поездах между странами, штандартенфюрер? — спросил он меня пресладким голосом, прижимая чёрную кожаную папку плотнее к своей чёрной форме. Я невольно задумался, сколько таких форм у него было дома и сколько времени он проводил перед зеркалом, укладывая каждый идеальный волосок к волоску с почти что маниакальной одержимостью. — Как там сейчас, в багажном вагоне? Прохладно должно быть, без отопления-то?

В своём воображении я мысленно сорвал с него ремень, затянул его как можно туже у него на шее, выколол ему глаза и затолкал их ему же в глотку. Хотя, если подумать, следует это сделать в немного ином порядке и сначала скормить ему его наглые глаза, а уж потом придушить. В реальности же сцена, которую я только что проиграл у себя перед глазами, помогла мне совладать с собой и не наброситься и вправду на этого бледнолицего призрака с лошадиной мордой, такого идеального арийца с его платиновыми волосами, глазами-льдинками и молочного цвета кожей, что было даже противно смотреть на него. Фюрер зато любил его, ну, или, по крайней мере, я так слышал. Это было ещё одной причиной моей жгучей к нему ненависти. В отличие от этого арийского «золотого мальчика», мне никто не вверял чести рапортовать непосредственно фюреру, и Гейдрих ни разу ещё не упустил возможности ткнуть меня в это носом.

— А мне моя фляжка неплохо составляет компанию, группенфюрер. Но я ценю вашу заботу. — Я кивнул ему с фальшивой учтивостью и направился было в приёмную Гиммлера, однако Гейдрих снова окликнул меня своим противным высоким голосом.

— Штандартенфюрер?

Я остановился посреди коридора, досчитал до пяти и повернулся к нему с премерзкой, слащавой улыбкой на лице.

— Да, группенфюрер?

— Вы можете мне всё докладывать, если рейхсфюрер занят, — прочирикал он, смакуя каждое слово. — Технически, я также являюсь вашим командиром.

— Вот именно, группенфюрер. Технически, и всего-то. Мой доклад касается совершенно секретных тем, предназначенных исключительно для глаз рейхсфюрера, а не его подчинённых. — Я нарочно сделал особое ударение на последнем слове, и заметил, как он поморщился при этом. — Вас, как его подчинённого, это также касается.

— У рейхсфюрера нет от меня секретов! — Его дурно известная неуверенность, мастерски прикрываемая слоями холодности, тщеславия и показного высокомерия, снова проявила себя, к моему огромному удовлетворению.

— Вы получите этот доклад только если вырвете его из моих остывших, безжизненных рук, группенфюрер.

Он прищурился на мгновение, решая, стоил ли прибегнуть к его обычным крикам, которые обычно приводили даже самых уравновешенных эсэсовцев в холодный ужас, но, решив, что на меня это такого эффекта скорее всего не произведёт, сказал только:

— Ну, это всегда можно устроить, штандартенфюрер Кальтенбруннер.

— Буду ждать с нетерпением, группенфюрер Гейдрих. Шалом. — Я салютовал ему, едва коснувшись двумя пальцами виска, и ухмыльнулся при бесценном виде выражения его лица, быстро покрывавшегося красными пятнами кипящего гнева при одном только упоминании о его возможном происхождении. Я быстро развернулся и оставил взбешённого, но все ещё лишенного дара речи главу секретной службы, пока он не вспомнил, что он был при оружии и не решил использовать мою спину в виде мишени.

Я с облегчением вздохнул, что мне не пришлось столкнуться с ним снова на пути из штаб-квартиры Гиммлера в Мюнхене, но всё же внимательно огляделся вокруг, прежде чем вернуться обратно к моей арендованной машине. После той расправы, что он учинил вместе с Гиммлером в Ночь Длинных Ножей, которая привела к обезглавливанию (и не всегда в метафорическом смысле) СА — организации, конкурирующей с рейхсфюрерскими СС — Рейнхард Гейдрих доказал, что от него чего угодно можно было ожидать. Я не боялся встретить его лицом к лицу, но вот получить пулю в спину от одного из его агентов в мои ближайшие планы не входило.

Я невольно выругался, вспомнив слова Гейдриха о багажном вагоне. Сукин сын был прав, здесь действительно было безумно холодно, в отличие от отапливаемых — хотя бы ночью — пассажирских вагонов. Только вот я не был обычным пассажиром; я был преступником и контрабандистом, по крайней мере в глазах моего правительства, а потому мне и приходилось прятать и маленький чемодан с деньгами, и мою двухметровую фигуру в дальнем углу багажного отделения.

Однако, на сей раз, к моему огромному удивлению, место, которое я обычно использовал как своё укрытие, уже было занято каким-то незнакомцем, который нагло выставил перед собой ногу, не давая мне подойти ближе.

— Ты какого дьявола делаешь?! — молодой человек, примерно моего возраста и с длинным, уродливым шрамом, пересекавшим левую сторону его лица от подбородка почти до самого левого уха, зашипел на меня. — Ну-ка, проваливай к чертям собачьим отсюда! И вообще, чего ты делаешь в багажном вагоне?!

— А ты чего тогда тут делаешь, умник?! — я зашипел в ответ на наглеца, тоже австрийца, судя по тому же акценту, за который надо мной частенько издевались в Берлине.