Уильям Эйнсворт - Джон Лоу. Игрок в тени короны

— Надеюсь, и не придётся откладывать. Над вами уж и так слишком много насмехались. Я прибег к отеческим увещаниям: Коломба не осмелится ослушаться их. Пойдёмте в отель Лоу в назначенный день, и я берусь предоставить её вам.

На другой день Лаборд получил известие, которое сильно встревожило его. Один директор, имя которого держалось в тайне, реализовал на большую сумму, и это дело теперь расследовалось. Услышав это, Лаборд немедленно направился к своему будущему зятю и предупредил его: но Коссар не выказывал тревоги.

— Пусть себе расследуют! Я не боюсь. Такого рода слухи распространяются каждый день. Против меня нет никаких улик. Я хочу уехать в провинцию, но вернусь завтра же вечером. А на следующее утро, в назначенный час, мы встретимся в отеле Лоу.

В этот промежуток времени Лаборд ни разу не видел дочери, полагая, что лучше не приходить к ней. Но он твёрдо решил достигнуть цели. В условленный час он явился и застал Коломбу вместе с Катериной Лоу.

— По просьбе Коломбы, я согласилась присутствовать при этой встрече, — сказала леди. — Она хотела, чтобы я передала вам её решение. Позволите мне сделать это.

— Нет, леди. Я должен слышать решение дочери из её собственных уст.

Будешь ты повиноваться мне, Коломба?

— Я не могу, — ответила она в отчаянии. — Ей-богу, не могу. О, дорогая леди Катерина, защитите меня, защитите! Вся моя надежда только на вас.

— С вашей стороны жестоко так обращаться с дочерью, господин Лаборд, — сказала леди. — Она повиновалась бы вам, если могла.

Лаборд однако был слишком возбуждён, чтобы слушать её. Он обратился к Коломбе:

— Я знаю, почему ты так противишься мне. Но брось думать о том, чтобы выйти замуж за Ивлина Харкорта. Я никогда не соглашусь на этот брак, никогда, клянусь!

Тут вошёл Лоу. Лаборд собирался уходить, но Лоу остановил его.

— Если не ошибаюсь, вы пришли переговорить о свадьбе Коссара и Коломбы?

— Да, я пришёл с этой целью, монсеньор.

— Так слушайте, что я скажу. Свадьба не может состояться. Коссар исчез. Мы разузнали, что он получил из банка сорок миллионов золотом и перевёл эту сумму в Лондон. По всей вероятности, он теперь на дороге туда, но сыщики идут по его следам, и, надеюсь, он не ускользнёт от них.

— Так этому негодному человеку вы хотели принести в жертву свою дочь! — воскликнула леди Катерина. — Но ещё не поздно загладить всё горе, которое вы причинили ей. Дайте ей мужа, какого хочет её сердце — Ивлина Харкорта!

— Не могу, — ответил Лаборд прерывающимся голосом. — Я только что поклялся, что никогда не соглашусь на этот брак.

И он торопливо покинул комнату.

Несмотря на признаки перелома, страстная игра в бумаги продолжалась с прежней силой: толпы народа на улице Кенкампуа не уменьшались. Пока бумажки принимались везде и могли доставлять все покупаемые за деньги удовольствия, миссисиписты не думали о звонкой монете и даже с презрением относились к ней. Имея, по-видимому, неисчерпаемый источник богатства, они не обращали внимания на расходы: роскошествуй, чего бы это ни стоило! Их расточительность была безгранична — вероятно, только при упадке Рима богачи жили так широко, как миссисиписты. Среди самых распущенных кутил Парижа выдавались граф Горн и два его неразлучных товарища, Миль и Этамп. Они проводили целые дни на улице Кенкампуа, а ночи в игорных домах и кабачках; их разгул и дикие выходки поражали всех. Одно время им везло в игре, и они беззаботно могли вести свою беспутную жизнь. Но расточительность, а затем проигрыши опорожнили их бумажники. Всякий раз, когда ощущалась нужда в деньгах, Миль обращался без колебаний к Коссару и никогда не получал отказа. Поэтому исчезновение директора было тяжёлым ударом для него. В довершение несчастья, это исчезновение совпало со временем, когда вся троица испытывала крайнюю нужду в деньгах.

— А приятель-то оказался порядочным плутом — удрал, не дав нам ни малейшего намёка о своих намерениях! — воскликнул Горн. — Он поступил с нами бесчестно.

— Мы должны как-нибудь посетить его в Лондоне и посмотреть, нельзя ли чего сделать с ним, — сказал Этамп. — А пока всё-таки наши кошельки пусты.

— Мы должны попросить вас, Миль, пополнить наши капиталы, — заметил Горн.

— Попробую сделать что могу.

Вскоре после этого он ушёл с намерением обратиться к своему отцу. Узнав в банке, что Лаборд уехал к Лоу, он направился туда и, сказав швейцарам, что у него дела крайней важности к Лаборду, был впущен. Тьерри ввёл его в залу, где он нашёл отца и сестру. Как только Лаборд пришёл в себя от удивления, он спросил сына сурово, как он посмел войти сюда. Но Миль обратился к сестре:

— Неужели у тебя не найдётся слова для меня, Коломба? Я так долго не видел тебя. Если ты забыла, что у тебя есть брат, то я не забыл о сестре, к которой нежно привязан по-прежнему.

— Я не хочу упрекать тебя, Рауль, — отвечала Коломба. — Но ты причинил мне столько горя, столько позора, что я не могу смотреть на тебя без боли.

— Понимаю, понимаю! Коссар оклеветал меня. Кстати, говоря о Коссаре, я могу поздравить вас с освобождением от этого ненавистного человека. Теперь вам можно выйти замуж за Ивлина Харкорта.

— Ни слова более об этом! — прервал его отец. — Я должен прекратить свидание, которое тяжело для нас обоих — для меня и для Коломбы. Нечего спрашивать, зачем вы пришли сюда, ведь у вас может быть только одна цель — деньги.

— Да, месье, мне крайне нужны деньги, три или четыре тысячи ливров. И я не намерен уходить отсюда, не получив их, — прибавил Миль, хладнокровно усаживаясь.

— Дайте ему денег, дайте, дорогой отец! — просила Коломба. — Могут войти леди Катерина Лоу или Кэти, и тогда придётся объясняться.

После ожесточённой борьбы с самим собой, Лаборд вынул бумажник и сказал:

— Хорошо, вы получите деньги. Но это в последний раз.

— Это мы посмотрим, — пробормотал сын.

— В этом бумажнике шесть тысяч ливров, — произнёс отец, передавая кошелёк. — Вдвое больше той суммы, которую вы просили. Употребите их на хорошие дела, если можете.

— Я сделаю из них наилучшее употребление, месье, взяв их на завтрашнюю сен-жерменскую ярмарку.

И, поклонившись отцу, который отвернулся от него с отвращением, Миль вышел.

Никогда ещё на ярмарке в Сен-Жермене не собиралось столько народа, как в тот год, когда Система была в полном развитии. Все балаганы, театры, игорные дома, кабачки, кофейни, винные лавки и прочие увеселительные места были переполнены. Ярмарка, открывавшаяся на несколько недель, располагалась на большом лугу, примыкавшем к сен-жерменскому аббатству, которое получало от неё доход. Всё место было разделено на правильные улицы, по сторонам которых тянулись балаганы и деревянные лавки. Главные из них были заняты продавцами бриллиантов, слоновой кости, скульптурных произведений, картин и платья. Здесь было также несколько кофеен и трактиров. На других улицах находились балаганы, где можно было увидеть фокусников, канатных плясунов, скоморохов и кукольный театр. Кроме того, там были караваны с дикими животными, — тогда новинкой для парижан. На ярмарке было не менее четырёх театров, в которых главные роли исполнялись актёрами постоянных театров. Было также большое здание, в котором происходили маскарады и балеты. Страсть к игре, господствовавшая тогда в Париже, сильно отозвалась на сен-жерменской ярмарке. Кофейни, трактиры, кабачки, которыми изобиловала она, служили притонами игры в бумаги, без которой миссисиписты не могли жить.