Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Вскоре с ответом из Москвы в Вильно отбыл великокняжеский посол дворянин Загряжский.

Напутствуя посла, Иоанн подчеркнул:

— Я посылаю тебя в Литву с честью и добрыми речами. Но ты должен знать, что как татарские орды на востоке и юге, так и Швеция с Литвой на западе ограничивают политический горизонт Московского государства. И что мы должны все меры употребить, чтобы раздвинуть его.

И хотя Загряжский не был особой приближенной к Иоанну и чинов больших в службе не достиг, но в Литве ему оказали достойный прием. Александр любил пышность во всех торжественных собраниях, особенно в приеме иноземных послов. Чтобы Загряжский увидел большую численность и богатство народа, могущество и авторитет великого князя, в день представления в столице были заперты торговые лавки, остановлены все работы и дела. Население всех сословий в лучшем своем платье спешили к великокняжескому дворцу и многочисленными толпами окружали его. Из близлежащих городов прибывала шляхта. Чиновники, одни других знатнее, выходили навстречу посольству. В приемной палате, наполненной людьми, слышался приглушенный говор. Великий князь сидел на троне, сзади него на стене висел великолепной работы украшенный драгоценностями латинский крест с распятием.

Паны-рада и другие вельможи, как это бывало в случае приема особо важных посольств, сидели в креслах вдоль стен, без головных уборов, но в великолепной европейской одежде и при саблях, с которыми ни вельможи, ни простые шляхтичи никогда не расставались.

Ответ московского князя удивил как панов рады, так и всех приближенных к Александру. До сих пор в грамотах из Москвы всегда писали: «От великого князя Ивана Васильевича, королю польскому и великому князю литовскому…». Эта же грамота начиналась так: «Иоанн, божией милостью государь всея Руси и великий князь владимирский, и московский, и новгородский, и псковский, и тверской, и югорский, и болгарский, и иных великому князю Александру литовскому».

Вручая грамоту, посол Загряжский потребовал, чтобы перешедшим на службу в Москву князьям не было никаких обид со стороны литовских подданных. Но пан Войтех Табор, епископ виленский, голосом, не допускавшим возражений, перебил московского посла:

— Для чего великий князь московский назвался государем всея Руси? Ведь прежде ни отец его, ни он сам к отцу государя нашего так не титуловались?

Посол повернул голову в сторону епископа и, как бы нехотя, ответил:

— Государь мой со мной так приказал… — при этом Загряжский сделал упор на слово «так»… — А кто хочет знать зачем, тот пусть едет в Москву, там ему про то скажут…

Эти слова посла привели в шок всех присутствовавших. Со всех сторон зала раздался недовольный шум: да такой грубости, какую позволил себе этот зарвавшийся москвитянин, ранее прибывавшие в Великое княжество Литовское послы не опускались…

Все поняли, что московиты возносятся в своей силе и гордости сверх всякой меры. И… смирились. Не был отменен и великокняжеский обед в честь посла. Он продолжался до самой ночи. В большой комнате были накрыты столы в несколько рядов. Возле Александра по праву родства сидел племянник, сын короля венгерского. С другой стороны — епископ виленский Табор, далее радные паны, вельможи и важные чиновники. Были на обеде и несколько простых воинов, особо отличившихся мужеством и заслугами. На столах поблескивали золотом сосуды, кубки, чаши. Первым блюдом, как и в Московии, всегда были жареные лебеди. Разносили кубки с мальвазией и другими европейскими винами. Великий князь в знак милости и внимания некоторым приглашенным сам посылал кушанья. Тогда они вставали и кланялись ему. В знак учтивости вставали и все остальные.

Александру нравились веселые, без принуждения беседы гостей, свободно общавшихся друг с другом. С иноземцами великий князь был ласков, задавал вопросы приветливо, называя их государей не иначе, как великими. В конце ужина Загряжскому сказали, что послам в Литве ежедневно в изобилии предоставляется все нужное для них, и что считается неприличным, если они что-нибудь покупают.

На следующий день виленский воевода Николай Радзивилл из Гонендзы пригласил посла в приватном порядке на обед. Загряжский с удовлетворением принял приглашение: как же, воевода принадлежал к богатейшему и знатному роду Литвы. Радзивиллы всегда подчеркивали свое литовское происхождение, рассказывая всем, что их фамилия по-литовски означает «найденыш» и что, согласно родовой легенде, их предок был найден ребенком в символическом орлином гнезде. Правда, политическая ориентация Радзивиллов была направлена на западные, европейские страны, но ориентации, как известно, меняются.

Хозяин встречал гостя на крыльце, украшенном резными столбами. Изящной резьбой были покрыты ворота, окна строений. Дерево было светлое, свежее. «Как у нас в Москве», — подумал Загряжский.

Войдя в комнату, гость привычно стал искать глазами образа в красном углу и, не найдя их, подошел поближе к месту, где они находились у православных, и, несколько раз сказав: «Господи помилуй!» — перекрестился. Затем приветствовал хозяина: «Дай боже тебе здравия!». И гость, и хозяин, по русскому обычаю, поцеловались и раскланялись друг другу.

Тут же в комнату вошла жена пана Радзивилла Ирина. Она всегда носила темные платья и старалась быть незаметной. Хотя принимала и кормила обедами иногда по несколько десятков известных всему Вильно людей, влиятельных и знаменитых. И всегда вместе с их нарядными, шумными, чопорными женами.

Ирина поднесла гостю бокал с вином. Загряжский, приняв картинную позу, лихо выпил и, как того требовал обычай, трижды поцеловал хозяйку, после чего она неторопливо, так и не сказав ничего, удалилась.

Пан Радзивилл, пригласив гостя сесть на почетное место, где у православных всегда находились образа, тихо сказал:

— Горе мы с моей княгиней большое пережили. Не так давно потеряли младшего сына. Восемнадцать лет. Угораздило же меня взять его с собой поохотиться на медведя. На медвежью семью егерь вывел нас неожиданно. На склоне невысокой возвышенности, чуть выше желтых осенних берез паслась медведица с медвежонком. Они не услышали нас, но нам было видно, как медведица приподнимала и опускала морду в траву, а медвежонок, перевернув небольшой камень, слизывал с него червей.

Одна из наших лошадей громко фыркнула и медвежонок, подпрыгнув, стал на задних лапах. Медведица тоже встала на задние лапы. Нижняя челюсть ее немного отвисла от любопытства и напряжения, передняя правая лапа была согнута и прижата к груди. И она, потянув воздух ноздрями, тут же кинулась в нашу сторону. Кто думает, что медведи неповоротливы — ошибается. Никогда не видел более резвого, устремленного к цели бега. Мне хорошо были видны ее огромная заслонившая собой все пепельно-бурая голова, два маленьких глаза, мокрый лоснящийся нос и даже репейник, прицепившийся к шерсти…