Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Елена обрадовалась приезду Ефимии, рассчитывая на ее поддержку и помощь. И действительно, княгиня Ромодановская стала заменять Елене мать, с ней она делилась своими проблемами и заботами. Уже при первой встрече княгиня, обняв и приголубив Елену, сказала:

— Замужние женщины самые несчастные… Они словно в клетке птицы… Но что поделать, если такая наша доля. Главное для женщины — быть приятной и мягкой, спокойной и уравновешенной. И тогда эти ее качества будут умиротворять. Если нрав твой от природы открыт людям и с тобою им легко, они не станут осуждать тебя. Та же, что ставит себя чересчур высоко, речью и видом — заносчива, обращает на себя излишнее внимание. А уж если на тебя устремлены взоры, то тут не избежать осуждения и колкостей по поводу всего: и как ты входишь и выходишь, садишься и встаешь. Та же женщина, чьи речи о людях пренебрежительны, вызывает еще большее осуждение, о ней будут злословить и не выказывать никакого сочувствия и доброжелательства.

Затем крестная, как бы стесняясь самой себя, спросила:

— Любит ли тебя, великий князь?

— Да, крестная…

— А ты его?

И Елена, как бы застеснявшись своей любви, ответила:

— Его нельзя, невозможно не любить — он пахнет медом…

Елена жаловалась своей крестной:

— По просьбе отца переписку с родителями я веду через московского подьячего. Более того, я скрываю это от мужа, что и неприятно, и опасно.

Ефимия успокаивала:

— Я же знаю, что ты одарена не только нежным сердцем, но и здравым умом. Это поможет тебе быть благоразумной. Конечно, не просто в твоем положении сохранять долг покорной дочери и блюсти интересы мужа, государственные выгоды твоего нового отечества…

И наставляла Елену:

— И дальше никогда не жалуйся родителю на свои домашние проблемы, старайся всячески утверждать его в приязни и союзе с мужем.

— Но, к сожалению, требования батюшки бывают трудно осуществимы. Вот последнее из них. В Москве услышали, что Александр готов отдать в удел младшему брату Сигизмунду Киевскую область. Действительно, такой совет супругу высказали радные паны. В связи с этим отец пишет мне, чтобы я постаралась отвратить мужа от намерения столь вредного… Ума не приложу, матушка, как мне добиться этого… А хотелось бы… Вот послушай, матушка, что пишет отец…

Елена подошла к столу, выдвинула потайной ящик и достала письмо:

— Советую, ибо люблю тебя, милую дочь свою… Не хочу вашего зла, — зачитала она слова отца. — А на самом деле многие советы отца обращаются во зло мне… Я сказала мужу, — продолжала Елена, — что отец спрашивает, для чего он не хочет жить с ним в любви и братстве… Муж приготовил и показал мне свой ответ отцу. В нем сказано: для того, что ты завладел многими городами и волостями, издавна литовскими; что пересылаешься с нашими недругами султаном турецким, господарем молдавским и ханом крымским, а доселе не помирил меня с ними, вопреки нашему условию иметь одних друзей и неприятелей; что россияне, невзирая на мир, всегда обижают литвинов. Если действительно желаешь братства между нами, то возврати мое и с убытками, запрети обиды и докажи тем свою искренность: союзники твои, увидев оное, перестанут мне злодействовать.

— Что я могла приписать к этой грамоте, кроме поклона родителю? — спросила Елена.

— Конечно, хотелось бы во всем быть послушной своему батюшке… Но вот он начал настаивать, чтобы я не носила польской одежды. А муж, наоборот, настаивает, чтобы я переменила русское платье на литовско-польское. Кроме того, здесь жены всех вельмож, знатных панов и даже православных купцов носят польскую одежду. Потом ты сама, крестная, посмотри: польская одежда не менее красива, чем наша московская. Кроме того, она более удобна…

— Вот я сейчас, — сказала Елена и вышла в соседнюю комнату.

Вскоре она появилась в польском наряде. У Ефимии даже перехватило дыхание: так хороша была ее крестница. На ней было сшитое из голубой камки длинное платье, из-под которого едва были видны сапожки. Оно оставляло открытыми руки, шею и плечи. Через лоб голову охватывала узкая полоска из светло-красной камки, густо усыпанная жемчугом. Такое же ожерелье украшало шею. В отличие от московских одежд, скрывавших красоту женского тела, это платье, наоборот, подчеркивало ее, выгодно выделяя грудь, бедра и все, что всегда привлекало и привлекает мужчин…

Чем больше присматривалась Елена к новой обстановке, к мужу, к его родне, тем больше осознавала трудности своего положения. Видела, что не является желанной гостьей как в великокняжеском дворце, так и в королевской семье в Кракове. Уже в силу происхождения ее жизнь и деятельность в отличие от великих княгинь-католичек невольно принимала политическую окраску, выходила за пределы семейного, хозяйственно-бытового круга. Поэтому Елена проявляла много такта, осторожности, твердости характера, чтобы с достоинством носить титул великой княгини литовской.

В первое время Елена была под сильным влиянием отца и боялась действовать самостоятельно. Но она понимала, что долго это продолжаться не должно, что это будет осложнять ее положение. И сначала робко, затем смелее, шаг за шагом она начала освобождаться из-под порою мелочной его опеки. Впервые это проявилось в смене одежды великой княгини.

Елена долго уговаривала Александра разрешить ей во время поездки по княжеству посещение православных храмов и монастырей. Он, по обыкновению, отнекивался, откладывая все на потом. Но когда к Елениным просьбам присоединилась и ее крестная, уступил. При этом король сказал:

— Но помимо православных храмов ты должна посещать и католические. Ты ведь королева польская, а Польша не знает никакой другой веры, кроме римско-католической. И нам нужно думать о единении церквей, а не об углублении раскола.

Помолчав, Александр продолжил:

— Удивляюсь, почему выгоды единения христианских церквей не хочет видеть твой отец. Ведь говорил же апостол Павел: несть эллина, несть иудея, а есть христианин.

Назавтра к великой княгине пришел епископ виленский. Елена впервые откровенно и неторопливо рассмотрела его. Это был человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, с впалой грудью и понурой головой. Одна лопатка заметно выдавалась больше другой. Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, и маленькие частые зубы. Густые белокурые волосы падали клоком на белый, прекрасный, хотя и низкий, лоб. Смеялся епископ, хоть и редко, но от души, как ребенок.

Как и всегда при встрече с Еленой, он начал разговор о высоком предназначении королевской власти, о необходимости единой веры сначала в королевской семье, а потом и в объединенном государстве.