Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Елена как всегда спокойно и уверенно отвечала:

— Вспомни, святой отец, что папа Павел, подыскивая в свое время нужного жениха для моей матери, Софьи Палеолог, обратил взор на государя московского. Римский первосвятитель при этом надеялся, конечно же, что при помощи царевны Софьи, воспитанной в правилах флорентийского соединения церквей, можно будет убедить Москву принять решение этого собора. И этим самым подчинить себе нашу церковь, которую мы считаем единственно правильной. Но надежды эти, владыко, не сбылись, как ты знаешь. Моя мать осталась верна православию. И для меня позиция моей матери — пример, достойный подражания…

— Все это так, княгиня. Но будь то короли или великие князья, они всегда и прежде всего должны думать о пользе и выгоде государственной. Для Великого княжества Литовского тесный союз с Польшей, как и распространение здесь истинной апостольской веры, сулит много преимуществ. Вместе с Польшей княжество может успешно отражать попытки всех недругов захватить его территорий, а в данном случае вернуть уже утраченные, Польша, княгиня, тесно связана с европейскими странами, а в них развитие ремесел, науки, культуры выше, чем в восточнославянских землях. Там уже печатают книги, все более доступным становится образование. Все нужное, в том числе и современное, оружие мы покупаем там, на Западе. К этому может приобщиться и Литва.

Но эти доводы не убедили Елену. В конце беседы она спросила епископа о занимавшем ее:

— Скажи, пан Табор, тебя любила когда-нибудь женщина?

Епископ задумался, лицо его просветлело. Но ответил:

— Нет, и слава богу! Меня бог отвратил от земной любви, чтобы я любил только его одного…

Вскоре Елена совершила поездку в Кутеинский монастырь, что под Оршей. Было еще тепло, но дни становились заметно короче. В природе начинался осенний хоровод — праздник нарядных красок. Время, которое все уважительно-нежно называют «бабье лето»… Короткое, как женский век. Отгорит ярко и солнечно, а там — дожди и слякоть… Путешествие оказалось полезным и интересным. Елена увидела на деле положение обители. В монастыре игумен Панфил, о котором говорили, что Святое писание он знал наизусть, и в беседах оно было у него всегда на языке, а в монастырских работах он был искуснее всех в обители. Церковное и келейное правило, молитвы и земные поклоны совершал он в положенное время, отдавая остальные часы монастырским службам и ручным работам. В пище и питии соблюдал меру, ел раз в день, иногда через день, и повсюду разносилась слава его добродетельного жития и добрых качеств. В беседе с великой княгиней игумен рассказал:

— Моему предшественнику игумену Иосифу удалось собрать здесь братию и устроить самое строгое общежитие. Сам он одевался, как нищий, так, что никто не мог отличить в нем настоятеля. Это его стараниями сейчас монастырь, можно сказать, благоденствует и нужды особой не испытывает. Игумен Иосиф умел привлекать к помощи и пожертвованиям титулованных и имущих людей. Мстиславский князь Андрей сначала часто являлся к нему послушать и поучиться у него: видимо его чувствительная душа боялась перспективы страшного суда и вечных мук. Со временем князь начал вести жизнь самоотречения, прощать обиды, раздавать милостыню, был любезен со своей прислугой. И вот однажды он приехал в монастырь со многими слугами в праздничных одеждах и на хороших конях с серебряной сбруей. И тут же бросился игумену в ноги с просьбой безотлагательно снять с него нарядную одежду и облечь в убогую монашескую, тут же постричь его в монахи. А князь три села со скотом и инвентарем, все свои драгоценности, все, что было на нем, отдает монастырю. Игумен с восторгом тут же постриг его и нарек Арсением, упразднив имя его и княжеское звание. К свите княжеской вышел один из братии и объявил: «Князя вашего Андрея больше нет, а есть инок Арсений. Он отпускает всех вас на свободу». Вскоре некоторые из слуг князя по его примеру тоже пришли в монастырь.

В конце встречи игумен не преминул рассказать о важном:

— Великая забота наша, государыня, бороться против остатков языческих обычаев и от них проистекающей нравственной порчи… Не прекратились еще в нашей округе лесть идольская, празднования кумирские… Когда приходит великий праздник Рождества Предтечева, то в эту святую ночь почти все жители взмятутся, взбесятся: стучат бубны, голосят сопели, гудут струны, жены и девы в воде плещутся, пляшут и поют скверные песни; тут мужам и юношам совершается великое прельщение и падение, женам осквернение, девам растление. Процветают срамословие и иные бесстыдные слова…

Из воспаленных глаз старца в обрамлении старческих покрасневших век потекли слезы. Но, видя интерес великой княгини к тому, что он говорит, Панфил продолжил:

— Тогда же выходят мужчины и женщины, чаровники и чаровницы, бродят по лугам, болотам и дубравам, ищут смертной травы, чревоотравного зелья на погубу людям и скоту, копают коренья на безумие супругам.

Пристально посмотрев на Елену, игумен продолжил:

— Знаю, что бабы-чаровницы имеют доступ и ко двору великокняжескому. Берегись, княгиня. Далеко не все одобряют твою верность православию. И они могут замыслить злое дело… И игумен наложил на Елену крестное знамение.

Елена ответила:

— Да, святой отец, много нетерпимости накопилось. И мало мы обращаемся к покаянию. Все общественные беды приписывают ведьмам и губят их за это. Все правила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей, а у нас свидетелем выступает вода: если начнет тонуть — невинна, если же поплывет, то — ведьма… Ну скажи, отец, где в книгах, в каких писаниях видел ты, что голод бывает от волхования и, наоборот, волхованием же хлеб умножается? А между тем, волхвов на кострах сжигали и сжигают. Можно ли осуждать других на смерть, будучи самими исполненными страстей? У нас же один губит по вражде, другой ради прибытка, а иному, безумному, хочется только побить да пограбить, а за что бьет и грабит, того и сам не ведает… А чародеи и чародейки, святой отец, действуют силой бесовской над теми, кто их боится, а кто веру твердо держит к богу, над теми они не имеют власти…

Услыша все это, находившийся рядом с Еленой священник Фома стал неистово креститься и шептать свои молитвы.

Елена с интересом выслушала рассуждения игумена о том, что не должно быть бедствий и общего неустройства, что все в природе и обществе придет в стройную гармонию, что не будет труда тяжкого, удручительного, что вся человеческая жизнь будет радостью и наслаждением, и наступит время всеобщего блаженства.

— Откроюсь тебе до конца, великая княгиня, — сказал игумен. — Во мне живет скорее мечта, чем уверенность, что судьбами народа, как и отдельных людей, должны распоряжаться священники. Им должна принадлежать вся власть — и духовная, и светская.