Пётр Чигринов - Под тремя коронами

В один из осенних дней после обеденного отдыха Александр вошел к жене в ее комнаты, обнял и без обиняков начал: твой отец не унимается… Все требует и требует… И это ему не так, и то ему не этак.

Елена прислонилась к мужу и попыталась успокоить:

— Ну, полно, с этими требованиями ты ведь согласился.

— Но они все растут и растут. Он требует, чтобы мы построили все-таки церковь греческого закона. Чтобы титул московского князя я писал в соответствии с договором. Не приставлял к тебе слуг латинской веры, не принуждал тебя носить польское платье.

И раздраженно продолжил:

— Но, согласись, ведь в этом платье ты еще более привлекательна. Эта одежда не только более красива, чем московская, но она просто более удобна. Но, ладно, одежда… Уже требует от меня не запрещать вывозить серебро из Литвы в московские владения. Требует, чтобы я отпустил жену князя Бельского. Твой отец отозвал из Вильно князя Ромодановского с товарищами, оставил тебе только священника Фому с двумя дьяками-певчими и несколько поваров.

И все более горячась, Александр сказал:

— Этак скоро Литвой из Москвы управлять будут.

В ответ Елена нежно обняла и стала целовать супруга:

— Успокойся, мой повелитель… Раздражение — плохой советник в политике… Всё образуется… И отец скоро успокоится… Не будет нас стеснять своими бесконечными просьбами.

— Но я не хочу исполнять его требования…

— Ответим отцу так…

Елена потянула за висевший возле двери золоченый шнур и через минуту вошла боярышня Бецкая. Она была секретарем Елены, так как писала грамотно, красиво и хорошим слогом. На нее с первых дней обратил внимание и Александр. Живая, легкая, общительная и остроумная, с глазами, похожими на спелые степные вишни, окропленные дождевой влагой, в глубине которых, казалось, таилась какая-то зазывная восточная нега, она могла буквально в одно мгновение очаровать любого. Александра сдерживала репутация примерного семьянина, но ему все труднее и труднее удавалось сдерживать возникавший при встрече с Бецкой любовный порыв. Он заполнял его, яростно захлестывал все его существо, и иногда великому князю не хотелось скрывать его ни от любимой Елены, ни от всего белого света…

И неизбежное случилось как-то само собой. Однажды на святочной неделе он, заснеженный и веселый, примчался из сморгонских охотничьих угодий пана Голуба к Елене, и, первой, кого встретил в ее покоях, была Бецкая. Ей показалось, что это ворвался горячий ветер из знойной пустыни… Она отступила от великого князя, от его протянутых рук… Только и сказала:

— Княгиня вместе со священником и своей крестной уехала в монастырь… Повезла милостыню…

Безудержный, бурный напор великого князя был так стремителен, что она не оказала сопротивления и позволила сорвать с себя одежды. А затем тесная комната показалась ей раем…

Этот неистовый и страстный роман Александра был последним. Не в силах ничего изменить в их отношениях, они рвались друг к другу и, понимая, что соединение двух сердец невозможно, мучились разлуками и ревностью, писали пылкие, сбивчивые письма, одно из которых в конце концов попало в руки Елены. В нем боярышня писала, что при каждой встрече возлюбленный всегда заставляет ее летать… И что она, как и всякая женщина, хочет, чтобы тот, кто приносит им такую радость, принадлежал только им…

Под благовидным предлогом Бецкую отправили домой вместе с московским посольством в Россию, но по пути, во время остановки на ночлег в небольшом, бедном православном монастыре под Череей, она смогла незаметно оказаться в келье игуменьи, броситься пред ней на колени и все рассказать… Сердце матушки защемило тоской и горем, когда она увидела впалые бледные щеки, губы, запекшиеся как в лихорадке, и глаза, сверкавшие из-под длинных темных ресниц горячечным огнем и какой-то страстной решимостью…

— Облегчи свою душу, дочь моя… У нас в монастыре секретов нет. И Бецкая, захлебываясь слезами и рыданиями, все рассказала… Выслушав, мудрая игуменья сказала скорее сама себе, чем Бецкой:

— То, что рождается между мужчиной и женщиной вообще необъяснимо… А тайну женщины, как мне кажется, не разгадать даже Богу…

И помолчав, добавила:

— Любовь, дочь моя, осуждать не следует. Любовь — не грех…

Не откладывая, ее постригли… Здесь, в монастыре, и отцветала ее красота. Только однажды ей удалось напомнить о себе великому князю. В письме она умоляла его: «О, как ты жесток! Какой позор моя любовь к тебе и как я презираю себя! И вдали от тебя я думаю только о тебе. Обещай мне, что я увижу тебя…» Боярышня тщетно взывала к прошлому: «Вспомни, что мы любили друг друга со всей силой, на какую были только способны, мы совершенно довольствовались друг другом, мы целиком жили в нашей любви». Глядя в окно, за которым шел мелкий, скучный дождь, Александр задумался: да, раньше я всегда обещал, когда об этом просили такие женщины… Но это время, к сожаленью, прошло. У секретаря, который читал ему письмо, спросил:

— И почему это, когда от тебя уходит женщина, обязательно идет дождь?

Письмо Бецкой тронуло и взволновало великого князя.

Но все это было впереди. Сейчас же она без слов склонила голову в поклоне сначала Елене, затем Александру.

— Садись, боярышня, за стол и пиши.

Александр продиктовал письмо тестю: в нем чувствовалась досада и нежелание исполнить бесконечные требования Иоанна. В который раз Александр сообщал великому князю московскому, что законы запрещают увеличивать число православных церквей в Литве. Относительно католической прислуги у Елены слова Александра прозвучали довольно-таки грубо: кого из панов, паней и других служебных людей мы заблагорассудили приставить к нашей великой княгине? Кто годится, тех и приставили, ведь в этом греческому закону ее помехи нет никакой. С такой же досадой Александр отказал Иоанну, требовавшему вернуть перешедшим на службу князьям Вяземским и Мезецким оставшееся в Смоленске их имущество.

— Напиши моему тестю, — продолжал Александр, — что князья Вяземские и Мезецкие были нашими слугами. Изменивши нам, они убежали в твою землю как лихие люди, а если бы не убежали от нас, то того бы и заслужили, чего изменники заслуживают.

— Да напиши, боярышня, — диктовал далее Александр, — что на границе усиливаются неприязненные столкновения между подданными обоих государств. И все потому, что московские люди захватывают земли у литовских, причиняют им различного рода обиды.

У Иоанна тоже не было недостатка в причинах для жалоб: Александр не пропустил турецкого посла, ехавшего в Москву через его владения: дескать по пути будет высматривать его государство. Иоанн в связи с этим писал: «Мы с тобой в любви, в мирном докончании, в крестном целовании и в свойстве, а ты ко мне послов и гостей не пропускаешь»..