Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Елена успокоились и, чувствуя благодарность за хорошие слова об отце, продолжала крепко обнимать мужа, поощряя его к дальнейшему рассказу:

— Да, он был жесток во нраве, но она умерялась в нем силой разума. Казался иногда боязливым, нерешительным, но оттого, что хотел действовать осторожно, добиваясь успехов медленных. Но интересы государства были для него превыше всего. Об этом говорит и то, что, умирая, он не последовал примеру своих предков и отказался от принятия схимы, то есть пострижения в монашество. Он хотел умереть как жил — монархом, а не монахом.

Оттого, что муж находил хорошие слова о ее отце, Елена успокоилась.

Король и великий князь литовский не медля послал сказать ливонскому магистру Плеттенбергу, что теперь, после кончины Иоанна, настало удобное время соединенными силами ударить на неприятеля веры истинно христианской, который причинил одинаково большой вред и Литве, и Ливонии. В ответ магистр писал, что хотя время действительно благоприятное, но следует дождаться конца перемирия. Дескать, он, Плеттенберг, не хочет, чтобы нарушалось крестное целование… Что надобно, наверное, узнать, какие разногласия появятся и появятся ли вообще у молодых московских князей.

Раде и Александру ничего не оставалось, как поблагодарить магистра за добрый совет. Тем не менее Александр приказал собирать войска и просил магистра распорядиться об этом и в Ливонии.

Но из Москвы пришла весть, что там все спокойно, что Василий княжит на престоле отцовском, а внук Иоаннов по-прежнему находится в заточении. Надежды на усобицы исчезли. Более того, по отношению к Литве Василий на словах изъявлял миролюбие, стараясь при этом по примеру отца вредить ей тайно и явно.

Александр опять пустил в ход дипломатию: его послы предложили Василию вечный мир и потребовали возвращения всех взятых у Литвы при Иоанне земель. Бояре отвечали по-прежнему:

— Великий князь владеет только своими землями, чужих не держит и возвращать ему нечего.

Как и отец, Василий не преминул твердо напомнить послам, чтобы Александр не принуждал его сестру Елену к латинству.

Летом 1506 г. у сорокапятилетнего Александра стали все более явно проявляться признаки тяжелой предсмертной болезни. Она обострилась, как это часто бывает, неожиданно. На сейме в Радоме, собравшемся по делу Глинского, Александр почувствовал ее первый приступ, первый удар. На виду у всех депутатов обмяк, его голова упала на стол и его тело, забившись в редких конвульсиях, стало сползать с кресла на пол. В зале поднялся переполох. Наиболее знатные паны бросились к королю и, подняв его за плечи и ноги, попытались уложить на диван в соседней комнате. Но король, придя в себя, взявшись руками за голову, неуверенной, качающейся походкой покинул зал заседаний. Перед этим он всегда бодрствовал духом и телом, не чувствовал никаких признаков старости, не знал болезней, любил деятельность и движение.

Король и великий князь тяжело переживал болезнь, так как не достиг еще тех лет, когда уже удовлетворяются главные жизненные побуждения и когда чувствуется вся суетность земного бытия. Ему хотелось еще жить и жить, а не искать утешения в печальных размышлениях о тленности человека и всего сущего. И вера не стала ему опорой и утешением в его последние дни. Хотя и была искренней…

Елена считала эту болезнь результатом длительных коронационных торжеств в Кракове, что неумеренное потребление вина и все остальные соблазны, которым предавался король, расшатали его и без того слабое здоровье и ускорили такой исход. Она всячески стремилась поддержать больного. Целуя его лицо и руки, она говорила:

— Ты преодолеешь эту жестокую болезнь. Восстановишь свои силы… И впереди у тебя долголетие. Само Провидение будет с нами…

Александр с грустью в голосе говорил:

— То, чем мы злоупотребляли и грешили в молодости, дает о себе знать в старости…

— О какой старости ты говоришь? Сорок лет — это всего лишь старость юности, а дальше начинается зрелая пора…

Измученный болезнью, с которой боролся многие месяцы, исхудавший, но все еще прекрасный, Александр относился иногда к своей беде с горькой иронией: «Почему я должен уходить, если мне хочется пожить еще?» — говорил он жене. В такие минуты душевной близости, он, влюбленный в жизнь и в саму любовь, с трогательной откровенностью признавался Елене, что многие женщины дарили ему любовь, часто не получая в ответ того же. Признавался он и в том, что они бросали его гораздо чаще, чем он. И, как бы желая поддразнить жену, которая к своим тридцати годам располнела и наполнилась изящной округлостью, говорил, что если бы у них были такие, как у нее, чувственные губы, округлые бедра и тонкая талия, то он не позволял бы им это делать…

Становясь серьезным, он часто говорил жене:

— В тебе я нашел то, к чему стремился… Ты у меня наделена не только красотой, но и государственным умом… Знаю, что женитьба на тебе позволила мне избавиться от имиджа, который преследовал меня с молодых лет: будто делам государственным, политике я предпочитаю хорошеньких женщин… Но это не так. Просто люди не всегда понимают, что молодость — это славное время, это веселое время…

Оправившись от удара, Александр поспешил в Краков, чтобы продолжить начатые реформы. Но отдаться всецело заботам о внутренних проблемах государства не удавалось. Как Польша, так и Литва почти со всеми соседями были в ненадежных отношениях временного перемирия. Причем если с Москвою и после смерти Ивана III удавалось сохранять эти отношения, то с Крымом дело обстояло иначе. Подданные Менгли-Гирея, пользуясь смутами и крамолой литовских панов, безнаказанно вторглись в Литву, опустошая все мечом и огнем. Сто тысяч пленных увели с собой в степи. Магнаты и паны, собираясь на сеймики, шумели против короля и Глинского, но при первом известии о татарах постыдно убегали на север страны за Неман. Татарские орды оказались в десяти верстах от Вильно. Но повернули в сторону Слуцка и взяли город в осаду. Однако все штурмы татар были отбиты случчанами, которых возглавила Анастасия, вдова князя Симеона Слуцкого.

Александр находился в это время в Кракове. В начале 1506 г. умерла его мать, вдовствующая королева Елизавета. Король тяжело переживал эту смерть, считая не случайным, что в течение двух последних лет умерли его брат Фридрих и сестра Анна, жена щетинского князя. А теперь вот мать…

Король и великий князь литовский видел в этих смертях плохое предзнаменование для себя. В результате — уныние и апатия, жестокие припадки хандры и отчаяния. У него появлялись предчувствия скорой кончины. Елена как могла старалась поддержать в нем бодрость духа, убеждала, что болезни можно преодолевать не только лекарствами, но и собственной волей и, конечно же, молитвами.