Пётр Чигринов - Под тремя коронами

После разгрома главных татарских сил были уничтожены их разрозненные отряды, пытавшиеся вернуться в их общий лагерь. К началу августа были выловлены и оставшиеся группы, наводившие страх на округу.

Под Копылем и Петриковом разгром татар довершил отряд слуцких воинов под началом своей княгини Анастасии.

Известия об этой славной победе быстро достигли Вильно и застали Александра еще живым. Он был в сознании, понял радостную весть, старался пожать руки окружавшим его людям, знаками выражал свою радость и благодарность Богу.

А болезнь Александра, между тем, брала свое. Внутри началось гниение. Снаружи по телу пошли опухоли. Он перестал есть, чувствовал тяжесть в груди. Лечение, в том числе и купание в соленой воде из источника имения Маркуци, на чем настояла Елена и пан Лаский, пользы не приносило, только утомляло, изнуряло и раздражало великого князя. Но Елена постоянно уговаривала его продолжить лечение:

— Врачей и лекарства создает Господь. Нельзя отвергать лечение…

К больному королю пришли паны-рада Великого княжества. От полудня до четырех часов он беседовал с ними о всех важных делах управления, о взаимоотношениях панов с королевой Еленой, проявляя при этом удивительную твердость и хладнокровие, заботу о судьбе оставляемой им державы. Затем он пожелал увидеть Елену:

— Смерть предо мной, желаю видеть жену, проститься с нею…

Ее привели под руки Иван Сапега и боярыня Ряполовская. Королева и великая княгиня литовская страшно кричала и в отчаянии билась в их руках. Успокоившись, взяла его руку в свои:

— Пока живу — тебя люблю. А ты умрешь — умру с тобою.

Александр утешал ее:

— Мне лучше, не чувствую никакой боли.

И с нежностью просил успокоиться. Елена, наконец, ободрилась и спросила:

— Кому, государь, поручаешь супругу и вручаешь судьбу своей державы?

Александр ответил:

— Ты уже знаешь, что подготовлено мое завещание, согласно которому королем и великим князем будет мой брат Сигизмунд, а тебе, следуя обыкновению и по велению сердца, я назначил особенное содержание. Боярыня Ряполовская плакала, священник тихо читал молитвы. Елена не хотела покидать мужа, но Александр настоял, чтобы ее увели. Он еще сумел продиктовать письмо Сигизмунду, в котором говорилось, что ему хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить брату государство мирное, устроенное и счастливое. Но Провидение судит иначе… Теперь же идет молиться за Корону, за Литву и за всех… И после этого думал уже не о земных делах, а только о Боге…

Наступила ночь, но многие в Вильно не спали. Народ толпился вокруг великокняжеского дворца, заполнял прилежащие улицы. Ждали вестей.

Возле Александра собрались радные паны, вельможи. Михаил Глинский призывал всех не шуметь и сохранять спокойствие. Александр крестился и шептал молитвы. Но язык его переставал повиноваться, взор меркнул, рука упала… Заканчивался теплый, солнечный августовский день 1506 г.

Несколько минут продолжалось безмолвие, пока епископ виленский, стоявший у изголовья Александра, не воскликнул:

— Государь наш, король польский и великий князь литовский Александр, скончался… Своими добродетелями он без сомнения заслужил царствие небесное…

Зазвонил большой колокол костела святого Станислава. Тело короля, украшенное только диадемой и мечом, из покоев Нижнего замка перенесли в костел и растворили двери. Народ хлынул поближе к гробу, который окружили радные паны и вельможи. Певчие хором спели «Святый Боже». Елена упала в обморок и долго не приходила в себя. И потом не могла стоять, ее поддерживали священник Фома, боярыня Ряполовская, боярышни княгини.

Увидев мертвого мужа на смертном одре, Елена почувствовала будто стрела пронзила сердце и заплакала-запричитала:

— Зашел свет очей моих; погибло сокровище моей жизни… Где ты, бесценный? Почто не ответствуешь супруге? Цвет прекрасный… Для чего увял столь рано? Виноград многоплодный… Уже ты не дашь плода моему сердцу, ни сладости душе моей… Воззри, воззри на меня, обратись ко мне на одре своем; промолви слово… Неужели забыл меня? Се жена твоя… Кому супругу приказываешь? Царь мой милый! Как обниму тебя? Как послужу тебе? Где честь твоя и слава? Был королем и великим князем в своих землях, ныне мертв и ничем не владеешь. Победитель врагов своих побежден смертию… Изменилась твоя слава вместе с лицом твоим… О жизнь души моей! Не знаю, как ласкать, как миловать тебя… Из палаты красной в сей гроб переселяешься… Ах! Если б господь услышал молитву мою… Молился и ты за свою королеву и княгиню, да умру с тобою, быв неразлучно с тобою в жизни… Еще юность нас не оставила, еще старость нас не постигла… Ах! Недолго я радовалась моим другом… За веселие пришли слезы, за утехи — скорбь несносная… Почто я родилася? Или почто не умерла прежде тебя? Тогда я не увидала б твоей кончины, а своей погибели… Не слышишь жалких речей моих, не умиляешься моими слезами горькими…

Звери земные идут на ложе свое, а птицы небесные летят ко звездам, ты же, любезный, уходишь на веки от своего дома… Кому уподоблю, как назову себя? Вдовою ли? Ах! Не знаю сего имени! Женою ли? Но царь оставил меня… Вдовы старые! Утешайте меня… Вдовы юные! Плачьте со мною! Горесть вдовья жалостнее всех горестей… Боже великий, царь царей! Ты один будь мне истинным утешителем…

Стоявший рядом священник Фома вполголоса, как того требовала традиция, но так, чтобы его слышали близко стоящие, тоже время от времени, пока плакала Елена, причитал:

— Княгиня проливает слезы огненные, глас ее, как утреннее шептание ластовицы, как органы сладкозвучные.

Два дня Елена было почти невменяемой. Навалились невыносимая тяжесть и тоска. Она никуда не могла выйти из сумрачной и душной комнаты, находясь все время под попечительством и заботой Аграфены Шориной. Установилась необычная для летнего времени холодная и ненастная погода: иногда даже шел пополам с дождем мокрый снег. Только к вечеру второго дня на одно мгновение проглянуло солнце, и, его луч, будто заблудившись, из любопытства заглянул в ее окно.

Все разделяли скорбь королевы и великой княгини. Ежедневно она дважды оплакивала мужа. Придворные удивлялись: откуда столько слез берется у великой княгини?.. Однако пан Гужвинский, ненавидевший Елену, то и дело цедил сквозь зубы:

— Схизматичка…

Как только Александр умер, начался яростный спор о месте погребения. Чуть не за сабли хватались польские и литовские вельможи. Польский канцлер Лаский настаивал, чтобы тело отвезли в Краков. И, казалось, нет такой силы, которая могла бы поколебать волю поляков.

— Мы же должны уважить последнюю волю короля и великого князя, — убеждал канцлер оппонентов.