Нелли Савенкова - Самоборец

— Так и есть, — подбоченился тиун, — государев наместник Перми Великой князь Иван Ковер к великому князю едет! — и поклонился в сторону хозяина.

В простой дорожной однорядке и суконной шапке князь не отличался от окружавших его слуг. Усольцы поспешно склонились.

— Дозволь, князь, слово молвить, — попросил Павлуша Большой, — когда еще свидимся…

— Говори, усолец, какая у тебя нужда?

— Да вот, государев наместник, в Усолье нашем ты ни разу не показался. Знать, далека дорога? Тиуна токо своего с дружиною посылаешь да от нас кормишься. А ежели они, посланные, неправду чинят именем твоим?

— Неправду чинят? Обидели тебя? — сурово оглядел наместник свою свиту.

— Почто меня? Всю слободу! Я ныне не стану считать — не ошибиться бы. Эвон Федор-то, что глотку драл, нас допрашивая… Я его сразу признал, он и был с отрядом, долги забрал да сверх долгов немало. Да еще приговаривал: наместник-де гневается — корму-де не додаем, сами, мол, жируем. А про то, чтоб кормиться вдвое, про то ить речи не было. Как скажешь, князь?

— Не было, — не все понимая, подтвердил Ковер. — Почто вдвое-то?

— Дык вот он, Федор, вдвое ныне, на Петров день, взял. Аль ты не ведал?

Наместник уперся взглядом в тиуна, опасливо прятавшегося за спинами товарищей.

— А почто ваш усольский староста не приехал ко мне, не пожалился на неправду?

— Поди-ка, доберись до тебя! Был староста наш в Покче, князь, да ты о ту пору охотился. Пождал он, пождал, да ни с чем воротился. Тоже ведь дело в Усолье стоит. Знать, еще поедет когда. Токо разве тебя, князь, споймаешь? Ныне вон — далече, чай, направился?..

— Не птаха, чтоб ловить, — недовольно проворчал наместник и, подумав, молвил: — Недосуг мне ныне… вот возвернусь с Москвы да прибуду к вам в Усолье, о ту пору сочтем корма. Чего лишку дали — в зачет на потом пойдет.

— Ино ладно, — поклонился усолец. — Прощай, князь, верю: не позабудешь обещание свое. Доброго тебе пути!

— И вам с береженьем домой добраться, — отозвался наместник. Он приказал гребцам браться за весла, и струги продолжили свой путь.

Ковер удалился в казёнку — небольшой покойник, обустроенный всем необходимым, — и призвал к себе тиуна.

Войдя, Федор, несмотря на сумрак казёнки, по лицу князя, догадался, что тот разгневан. Да не впервой тиуну гнев господский усмирять — не оробел, лишь взгляд опустил покаянно.

— Ну, Федор, сказывай, правду ли молвил усолец? — грозно осведомился Ковер.

Понимая, что отпираться без толку, тиун, нарочито понуря голову, кивнул и тут же горячо заговорил в свое оправдание:

— Не для себя старался! Об твоем, князь, здравии да добре пекся!

— Зачем ты двойной-то корм брал? Неужто нам для здравия одного, по старине, мало?

— Мало не мало, а более-то лучше! — понизив голос, Федор пояснил: — Я ту соль, что лишку у них взял, на соболей променял — на тех, коих ты, князь, государю в подарок везешь…

— Мне ты сказал, будто тех соболей с отроками пострелял, — перебил тиуна Ковер.

— Да разве ж столько настреляешь?! К тому ж летний соболь плохой — не то что государю в подношение, на полость санную едва сгодится. Я у инородцев на соль зимнего соболя наменял, у того мех густой да гладкий.

— Так ты что, Федор, меня за дурака держишь?!

— Ни-ни, Иван Андреич, прости ты меня, неразумного! Не хотел тебя заботою обременять.

— А ежели великий князь сведает про двойной-то корм? Он меня не помилует!.. Ты об том помыслил?

— Есть дело великому князю Московскому о далекой слободе пекщись! — презрительно фыркнул тиун. — Чай, у него городов да слобод несчетно. Землю сию он тебе, Иван Андреич, в кормление дал — ты и решаешь, сколь кормов положить.

— Дадена мне земля не только в кормление, но и в обережение, — заметил князь. — Это что ж будет, коли я сам обирать ее жителей стану? Не по-божески то! Не мною те корма положены: до меня наместники были, они с усольцами полюбовно порешили. Мне негоже уговора нарушать, — Ковер с сомнением покачал головой.

— А ты заново с усольцами пореши, Иван Андреич, — подался к нему тиун. — Чай, не обеднеют. Соль — она хорошо кормит… Поглядел бы ты, князь, на хоромы солевара Никиты Приходца! Ровно не в Усолье, а на Москве живет! И у других, я чай, добро припрятано, хотя избы и неказисты. Не обеднеют!..

— Не вводи ты меня, Федор, в соблазн! Уйди покуда… Ишь, как вывернулся!

Отправив тиуна и недолго поразмыслив в тишине казёнки, наместник вышел на воздух, ветер подхватил его черные с проседью кудри. Поправив шапку, Ковер позвал стоявшего спиной к нему слугу:

— Слышь-ка, Аверьян, а не остричь ли мне волоса? Чай, в Москву едем.

Весной наместник схоронил жену и, в знак траура, перестал брить голову, по обычаю московской знати. Слуга не ответил, задумчиво глядел в воду.

— Аверьян! Я, чай, тебе сказываю! — уже громче окликнул его наместник. — Обрить голову надобно, волоса уж вьются…

— Как пожелаешь, князь, — отозвался слуга, не оборачиваясь.

Не намеренно пренебрег он господским расположением: внезапная встреча со слободскими взбудоражила Аверьяна. Не признали его усольцы; видно, не просто было распознать среди княжьей свиты бывшего товарища. А он — он-то помнил Павлушу Меньшого. Было время — вместе песни пели…

Год миновал, как покинул Аверьян Усолье. В то утро он торопливо шагал по лесной дороге, не замечая ни опавших листьев и луж под ногами, ни холодного дождя, мелкой пылью сеявшего в лицо. Шел без цели — куда глаза глядят да дорога ведет. Ему было все едино… Нет у него корней на земле, не к кому приткнуться.

Мальчонкой подобрали его скоморохи в Новегороде во время черного мора. И кто были его отец с матерью, так и осталось неведомо. Природная смуглость выдавала в нем уроженца знойных стран: он мог оказаться и сыном купца, прибывшего издалека — Новгород торговал с полумиром, а мог быть и бродячих цыганских кровей — поди узнай!

Скоморохи нарекли сироту Аверьяном и увели с собой. Перебирались с места на место, людей на торгах да ярмарках потешали, на гуслях да дудках играли, получая свой кусок хлеба. Коли приспичит, могли скоморохи становиться и снотолкователями, и штукарями-фокусниками, и колдунами. Аверьян скоро обучился их ремеслу и о другой судьбе не помышлял.

Да пришла беда, откуда не ждали. Пленили его веселых товарищей: на деревню под Рязанью, где отдыхали скоморохи, налетел татарский отряд и захватил их вместе с жителями. Лишь Аверьяну удалось бежать: кинулся он в речку, нырнул поглубже и, насколько хватило дыхания, плыл, не высовываясь.

С тех пор один остался Аверьян, от скоморошьего ремесла отошел: несподручно одному народ веселить. В скитаниях он многому научился: и железо ковать, и сапоги тачать, и мед ставить, и рыбу ловить. На Двине жемчуг добывал, в Устюге храм рубил. Сметлив да понятлив в работе оказался, на лету все схватывал. Везде Аверьяна привечали добрые люди; не раз хозяева предлагали ему остаться, сулили дело передать, а дочери их тайком вздыхали о чернооком молодце. Но привычка к бродячей жизни брала свое, и Аверьян, простившись, шел дальше.