Нелли Савенкова - Самоборец

— Не сбавлять, я велел! — заорал Аверьян, гневно сдвинув брови. — Стрелю первого, кто оробеет! — он кинулся опустить парус. — А ну греби шибче! Еще! Еще! Веселее!

Судно выровнялось и уже почти летело по водной глади: татарская загородь быстро приближалась. Гребцы в ужасе замолкли, работали веслами, посылая молитвы Господу и прощаясь с белым светом. Наместник следил за передним стругом, затаив дыхание и прижав руку к груди.

— Не выбраться им, враз в татар влетят, — произнес кто-то за спиной князя.

— Выберутся. Аверьян ведает, что делает, — не оборачиваясь, ответил Ковер. Но сам почти не верил в удачу. Крестясь, он шептал: — Помоги им, Господи… Заступись, Божья Матерь…

— Глядите! Глядите! — ликующе закричали вдруг дружинники. — Татары спешно расходятся!

— А-а! Страшатся, что в них врежутся!

— Тоже небось жить охота!

— Думали испугать нас! Ан нет!

Наместник и сам увидел, что река впереди освободилась, и велел немедленно следовать за Аверьяновым стругом. Так все три судна на полном ходу проскочили враждебное селение.

Скоро из Камы струги наместника повернули в Волгу. Против течения суда шли тяжело — захоти татары остановить их, туго бы пришлось дружине Ковра. Но татары, хоть и не раз близко подплывали, зазывали остановиться и порою грозились, стругов не тронули. Проскочили, слава Господу Богу, Казанское царство. Устали шибко, еле на ногах держались. Но лишь когда показалась на берегу русская деревня, князь велел становиться на отдых. Повеселели лица, и трудности пути, по миновании их, вспоминались уже радостно. Все балагурили, смеялись.

Наместник, сойдя на берег, схватил Аверьяна в охапку, расцеловал.

— Спасибо тебе, друже, вывел струг скрозь татар, не убоялся! Ай, молодец! За бесстрашие твое жалую тебя кафтаном аксамитовым: прибудем на Москву — возьмешь в укладке.

Ковер довольно оглядел обступившую его дружину:

— Славно потрудились, молодцы! А теперича спи-отдыхай, крещены души! Назавтра путь продолжим, далее-то, я чай, полегче станет…

Расположились на ночлег. Развели костры, сварили кашу с убоинкой, раздобытой в деревне, молочка попили — хорошо! Скоро стихли птицы, лес, подступавший к реке, наполнился ночными шорохами. Легко плескалась вода о крутые бока стругов, плясали на них огненные блики от недалеких костров.

Федор, весь вечер косо глядевший на Аверьяна, как стемнело, посунулся к нему и с ненавистью выдохнул, шипя в самое ухо:

— Ликуешь, голь перекатная?.. Начальником замыслил стать, всех обойти? Не выйдет! Как был безродным, таковым и останешься!..

Аверьян, отпрянув от него, яростно сверкнул глазами и сказал, едва сдерживаясь, вполголоса:

— Уж не ты ль помешаешь? Злостью-то чрез край полон… Гляди не захлебнись!

— У-у!.. — Федор занес было кулак, да Аверьян ловко перехватил его руку, пригнул к земле.

— Ты на меня не замахивайся, друже: не ровен час, мимо пролетит да к тебе возвернется!

— Пугаешь? Меня пугаешь?.. — брызгая слюной, шипел Федор, пытаясь высвободиться и выпрямиться. — Не жить нам двоим возле князя! Споймаю я тя на чем ни-то… Шкуру спущу! — он вырвал руку, зло плюнул под ноги сопернику и подался на струг, где в казёнке почивал наместник.

Аверьян с усмешкой поглядел ему вслед, беспечно махнул рукой и, устроившись у догорающего костра, стал глядеть на звезды. Сверкают, будто очи Ульяны… А месяц висит — впрямь ладошка девичья, того и гляди, коснется ласково. То ли явь, то ли сон?..

Наутро пробудились чуть свет — и снова в путь. После, как по Оке пошли, еще дважды причаливали, ночевали в Нижнем Новгороде да в Рязани. На своей земле оно покойнее…

Чем ближе становилась столица, тем чаще встречались по берегам большие селения, река кишела судами — стругами, ладьями и насадами с торговыми да служилыми людьми. То и дело приходилось медлить: то знакомца князь встречал, то приятеля; бывало, и служилые останавливали, спрос чинили, кто, куда и откуда. Насилу добрались путешественники до столицы и под вечер на исходе седмицы увидали наконец Москву.

Перед Ковром с его дружиною величественно простирался необозримый город. Ярко выделялись белизной стены Кремля с резными башнями, редкие каменные дома были окружены темной ватагой бревенчатых изб, по-осеннему желтели сады, и всюду, куда ни глянь, во множестве высились церковные купола.

— Прибыли, крещены души! — князь широко осенил себя крестным знамением. — Вот она — Москва!

Пока миновали слободки, причаливали да препирались с мытниками, пришедшими поглядеть груз, стемнело. Уже ночью, преодолевая рогатки, перегораживавшие улицы от лихих людей, объясняясь со сторожами, небольшим отрядом добрались до княжьего двора. Князь Ковер, как и другие наместники, имел в Москве свою усадьбу: отправляясь на далекую службу, государевы люди на время оставляли в столице свои дома, чтобы вернуться в них, когда служба подойдет к концу. Кто-то не брал к месту службы семью и домочадцев, кто-то оставлял охранять владения холопов верных. Князя Ивана в его доме никто не ждал: долго бились у ворот, подняли немалый грохот. Цепной пес во дворе надрывался бешеным лаем, ему вторили собаки из всех углов, и — будто ни единой живой души. Наконец, приоткрыв ворота, показался заспанный детина со смоляным факелом. Вглядываясь в пришельцев, заорал:

— Чего надобно?! Кто такие?! Вот я щас кобеля спущу!

— Я те спущу! — двинулся на него Федор. — Ты, холоп, почто не отпираешь? Хозяин пред тобою! Вовсе тута одичали…

— Охти мне! — выронив светоч, повалился детина в ноги прибывшим.

Вскоре немногочисленная дворня бегала по дому, натыкаясь друг на друга, суетливо готовила господские покои, нагревала мыльню да собирала позднюю трапезу Приехавшие с князем слуги разошлись по своим клетушкам, покинутым ими более года назад. Иные спросились было проведать родню, жившую неподалеку, да Ковер запретил:

— Утра дождитесь. После решу…

Аверьян, позабытый в суете, при свете смолья осматривал дом: прирубы, теремки, дельные избы, крылечки да тесовые переходы придавали ему внушительный вид. Всюду двери, двери… Тяжелые, из дубовых плах в руку толщиной, с коваными петлями, невесть куда ведут. «Не заблудиться бы», — подумал опасливо Аверьян, зайдя в темный закуток. Нащупал кольцо одной из дверей, дернул, просунул голову в раскрывшийся неширокий проем: никого — и вошел в горницу.

В красном углу виднелись образа с мерцающей лампадой, свет ее отблескивал от гладких боков серебряной да оловянной посуды на полках шкафа-поставца. Вдоль стен тянулись лавки с резной опушкой, крытые расшитыми полавочниками. Окна — образчатые, из слюдяных плашек в свинцовых репьях — снаружи прикрыты крепкими ставнями. «Побогаче, нежели в Перми Великой», — заключил Аверьян. Он прислушался: беготня дворни утихла, дом погрузился в сон. Пожалуй, надо и ему устроиться на ночлег, да не тут же, в горнице! Надобно уголок какой ни-то отыскать, чай, немало их в хоромах княжьих. Только вознамерился выйти, как наткнулся на неслышно явившегося холопа, того самого детину, который открывал им ворота.