Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Журналисты берут триумфатора в плотное кольцо. Десятки вопросов:

— Как давно вы из России?

— Эмигрант с начала двадцатого года.

— Думаете ли вы теперь туда возвратиться?

— Бог мой, почему же я теперь могу туда возвратиться?

— Правда ли, что вы первый русский писатель, удостоенный премии Нобеля?

— Правда!

— Это верно, что она предлагалась в свое время Толстому и тот от нее отказался?

— Да, Толстого в девятьсот восьмом году представили к премии (к восьмидесятилетию), но он обратился в Нобелевский комитет с просьбой его не награждать.

— У вас есть знакомства в Шведской академии?

— Никогда и никаких!

— За какое именно ваше произведение присуждена вам премия?

— Полагаю, что за совокупность всех моих произведений.

Вопросы все продолжают сыпаться, а гости в «Бельведер» все прибывают.

«Так неожиданно понесло меня тем стремительным потоком, который превратился вскоре даже в некоторое подобие сумасшедшего существования: ни единой свободной и спокойной минуты с утра до вечера. Наряду со всем тем обычным, что ежегодно происходит вокруг каждого нобелевского лауреата, со мной, в силу необычности моего положения, то есть моей принадлежности к той странной России, которая сейчас рассеяна по всему свету, происходило нечто такое, чего никогда не испытывал ни один лауреат в мире: решение Стокгольма стало для всей этой России, столь униженной и оскорбленной во всех своих чувствах, событием истинно национальным…» — вспоминал Иван Алексеевич.

Да, это стало русским праздником — на десятилетия!

На другое утро Бунин в столовой пил чай и читал поздравительные телеграммы со всего света и газеты. Их полосы покрылись фотографиями лауреата: в одиночестве — в шляпе и с непокрытой головой, с женой и без жены, с братьями писателями, на балкончике виллы «Бельведер» и на садовой тропинке.

Газеты сообщали: «За здоровье Бунина вчера пили в кабачках и кафе русские эмигранты, рабочие завода „Рено“ и подметальщик улиц, таксисты поздравляли пассажиров-соотечественников, пропивали последние гроши и оглашали чинные заграничные улицы зычными криками: „Наш русский — лауреат!“»

Вдруг Бунин стал серьезным, обратился к жене:

— Однако следует готовиться к отъезду в Париж.

— Да, я уже успела забрать из починки туфли…

— А где деньги возьмем на дорогу?

— Кугушевы еще вчера принесли пятьсот франков — в долг. Приходил клерк из банка, передал письмо управляющего Фельдмана. Вот оно…

Бунин вскрыл конверт, вслух прочитал:

— «Дорогой соотечественник, душевно поздравляю с премией. Наш банк сочтет за честь предоставить вам краткосрочный кредит в размере до ста тысяч франков за символических двенадцать процентов…»

Бунин вышел в гостиную, где томились в ожидании с десяток журналистов. Спросил:

— Месье, кто знает денежное выражение премии?

Поднялся сухой господин в роговых очках:

— Я из итальянской газеты «Карьера делла сера». Из проверенного источника известно, что литературная премия в этом году составляет семьсот пятнадцать тысяч франков.

— Сколько?! — Бунин с трудом представлял такую гору денег.

— Именно так, месье Бунин, семьсот пятнадцать тысяч! Наша газета ждет интервью с вами…

— Вы получите его первым.

Бунин вернулся в столовую, небрежно сказал:

— Вера, сообщи Фельдману, пусть нынче же выдаст кредит. Возьмем все сто тысяч.

— Но придется выплатить проценты…

— Ах, это копейки! Нашего миллиона нам хватит до конца жизни.

— Для миллионера, Ян, вид у тебя не авантажный. Выходная рубаха застирана, пиджак лоснится… А галстук? Это не галстук — это веревка, на которой Иуда Искариот повесился.

— В Париже купим все самое модное. И не забудь подарить сто франков мальчикам с почты, которые телеграмму из Стокгольма принесли. Пусть купят сладостей.

— С них и пяти франков хватит… А у меня сантима не было, когда они вчера поздравление шведов принесли, веришь, аж в глазах потемнело. Кстати, уже поступило более трехсот поздравительных телеграмм.

— Всех поблагодарим через «Последние новости». Да, следует приличней одеть воспитанников — Кузнецову, Капитана, Зурова — из лучших магазинов Парижа. Без скупердяйства! И скорей в столицу! Эй, Капитан, неситесь на железнодорожную станцию, уточните расписание на Париж.

Рощин убегает.

Бунин поворачивается к Зурову:

— Леня, бегите в лавку. Тащите хорошего вина — полдюжины, а лучше — дюжину бутылок, — хозяин поможет нести. И еще — рыбы копченой, икры черной двухфунтовую банку, кровяной колбасы буден… Надо всех, кто приходит с поздравлением, угощать. Вера, дай Лене денег из тех, что Кугушевы принесли.

Трещит телефон. Это Милюков из Парижа:

— Иван Алексеевич, поздравляю с мировой славой! Редакция «Последних новостей» может рассчитывать на ваш визит сразу после прибытия в Париж? Громадное спасибо!

Лионский вокзал Парижа. Моросит холодный дождь. Расплывающимися шарами отражается на асфальте свет фонарей. Ровно в четыре часа пополудни в туманной дали показываются два громадных огненных глаза: к перрону подкатывает, попыхивая паром, паровоз. Замедляя ход, прокатываются вагоны с ярко освещенными окнами: общие — для плебса, международные — для богатых…

Толпа журналистов бросается к восьмому, замыкающему состав, вагону. Это обычный спальный вагон — для учителей и бухгалтеров, средней руки чиновников и мелких лавочников.

Напоследок, отвратительно скрипнув тормозами и лязгнув буферами, поезд остановился. И вот в дверном проеме знакомая стройная фигура.

— Бунин! Виват!

На подножку вскакивает Борис Зайцев, крепко целует лауреата:

— Иван, как я счастлив за тебя! — обливается слезами, едва не вываливается спиной вперед, Бунин хватает его за рукав.

Стрекочут кинокамеры, мертвенным светом вспыхивает магний фотографов. Среди встречающих много друзей, весь русский литературный Париж собрался здесь. Все взволнованы, спокоен один Бунин. Впрочем, сейчас он малость смущен, еще не успел войти в роль всемирной знаменитости. Извиняющимся тоном говорит:

— Так уж случилось, что я не в международном…

На площади ждут авто. Надо ехать в квартал Этуаль к роскошному отелю «Мажестик», но настойчивый Милюков напоминает:

— Господа, долг лауреата посетить редакцию «Последних новостей». Иван Алексеевич, вы обещали…

Кортеж, вполне королевский, несется в крупнейшую русскую газету. Редакционные служащие встречают у порога — гром аплодисментов, цветы, раздача автографов. Любопытные французы останавливаются, таращат глаза. Милюков хлопочет:

— Иван Алексеевич, проходите в кабинет, садитесь за мой стол!