Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Заметив на некоторых лицах выражение недоверия, Гитлер твердо повторил:

— Запомните: без единого выстрела! Но для этого мы обязаны наращивать нашу мощь. Сила внушает страх.

…Минул короткий срок, и фюрер посрамил скептиков. Как и прежде, он проявил гениальное умение предвидеть события.

В одиннадцать утра 12 февраля 1938 года Гитлер встретился с канцлером Австрии Куртом фон Шушнигом. Тот был почтителен до приторности, обеими руками долго жал ладонь Гитлера, сладко говорил:

— Боже мой, какой у вас, фюрер, утонченный вкус! Совершенно изумительные места, белоснежные вершины гор, эти легкие облачка…

Гитлер брезгливо выдернул руку, поморщился:

— Я встретился с вами вовсе не для того, чтобы слушать ваши разглагольствования о красотах природы. Вы сделали, Шушниг, все возможное, чтобы преступно нарушить дружественные отношения наших государств. Мое терпение имеет границы. Я твердо решил положить конец этому предательству.

— Ваш гнев, фюрер, напрасен… — залепетал канцлер. — Мы…

— Молчать! — рявкнул Гитлер. И далее заговорил, словно бурный поток прорвал плотину: — Вы, герр Шушниг, полный ноль. Да, да, да! Именно так — полный ноль! Вы — ничтожество. Даю вам неделю: передать всю власть в Австрии местным нацистам. Иначе!..

Гость из Вены безропотно подписал ультиматум. Одиннадцатого марта солдаты вермахта ступили на землю Австрии.

Это было триумфальное возвращение фюрера на родину. Через несколько дней, переполненный сладостным чувством возмездия, он торжественно въехал в Вену, где в молодые годы изведал горечь голода, нищеты и отверженности.

Заручившись поддержкой мистера Чемберлена и месье Даладье, Гитлер осенью того же года оккупировал чешские Судеты. Пятнадцатого марта 1939 года, застращав престарелого чешского премьера Хачи, Гитлер добился подписания ультиматума. Фюрер, преисполненный радости, выскочил из своего кабинета, обнял секретаршу и громко крикнул:

— Дети! Это лучший день в моей жизни. Я кое-что сделал для немцев! Германия будет помнить своего фюрера!

На этом бескровные завоевания закончились.

Тридцать первого августа 1939 года масленистая громада броненосного крейсера «Шлезвиг-Гольштейн» тихо вползла в Данцигскую бухту и бросила якоря против польской крепости Вестерплатте.

В четыре часа сорок пять минут, когда вязкий сумрак тумана скрадывал расстояние до берега, полыхнули могучие пушки крейсера. Мощные 280-миллиметровые орудия посылали огненные смерчи на Вестерплатте — первые залпы Второй мировой войны.

Согласно приказу номер 1 Адольфа Гитлера — первому из бесчисленных военных приказов фюрера, — сорок четыре немецкие дивизии, включая все механизированные и моторизованные силы Германии, выкатились на территорию Польши.

— Видит Бог, — клялся в тот день Гитлер, выступая в рейхстаге, — что из этой святой войны я выйду победителем. — Помолчав, нервно выкрикнул: — Или в противном случае я вовсе уйду из жизни!

Эту волнующую речь слушала вся Германия. И каждый мужчина, каждый мальчик выкинул вверх руку:

— Хайль Гитлер!

А сентиментальные немки уронили несколько слезинок:

— Великий фюрер ведет великую Германию к победе, какое счастье!

…Третьего сентября во исполнение союзнического договора Англия и Франция объявили войну Германии.

Сталин в Кремле посасывал трубочку и ехидно улыбался.

Историки порой забывают, что не Германия напала на Францию, а Франция на Германию. Но сделано это было как-то нерешительно, стратегически безграмотно, не используя всех ресурсов и возможностей.

Фашистский генерал Зигфрид Вестфаль, отлично владевший военной обстановкой начального этапа войны, утверждал:

«Если бы французская армия предприняла крупное наступление на широком фронте против слабых немецких войск, прикрывавших границу (их трудно назвать более мягко, чем силы охранения), то почти не подлежит сомнению, что она прорвала бы немецкую оборону, особенно в первые десять дней сентября. Такое наступление, начатое до переброски значительных сил немецких войск из Польши на Запад, почти наверняка дало бы французам возможность легко дойти до Рейна и, может быть, даже форсировать его. Это могло существенно изменить дальнейший ход войны.

Однако, к изумлению многих немецких генералов, французы, которые не могли не знать о нашей временной слабости, ничего не предприняли… Гитлер, утверждавший, что французы не сумеют использовать эту превосходную возможность, снова оказался прав».

На совещании генералитета Гитлер хлопнул крепкой ладонью по полировке стола:

— Германия не должна прощать агрессора, мы перед лицом нашего народа обязаны проучить его. Близок день, когда мерзкий французский лягушатник поцелует сапог отважного арийца!

Генералы согласно кивали седыми головами:

— Так точно, фюрер! Пусть ваш гений ведет наших солдат.

— С нами Бог! — Гитлер выкинул вверх руку. — Мы выполняем историческую миссию, и победа будет за нами. Хайль!

Газеты захлебнулись в восторге: «Гитлер — великий вождь, весь немецкий народ боготворит его! Пусть фюрер ведет нас от победы к победе!»

В самой Франции жизнь текла, как прежде: веселая, спокойная, полная самодовольного благополучия.

Бунина уже несколько недель томило неотступное желание: его властно тянуло в Париж.

Словно предчувствуя конец едва наладившейся и уже несколько ставшей привычной жизни, хотелось побродить по живописным набережным, порыться в старинных книгах на лотках букинистов, погулять по парижским улочкам, прогуляться в Булонском лесу, посидеть с друзьями в кафе и выпить хорошего вина.

Третьего мая Бунин посетил Канны. В конторе Кука белобрысый парень-агент с бесцветными выпуклыми глазами оформил железнодорожный билет на 8-е число.

Бунин зашел в банк и вынул из своего сейфа десять тысяч франков, чем нанес весьма ощутимый урон своим сбережениям.

И вот в намеченный день Иван Алексеевич пришел на вокзал. Вечерний поезд отправлялся в шесть часов двадцать четыре минуты.

Последние дни беспрестанно шумели грозы. И даже с утра хмурые, лохматые тучи то и дело опрокидывались обливными дождями, со страшным сухим треском разламывали небосвод молнии.

Теперь же умытое грозами небо сияло бесподобной чистотой. Разлопушившиеся листы на деревьях и кустах издавали острый запах. Щелкали и заливались соловьи. Спустившееся к горизонту солнце брызгало разбившимися лучами сквозь изумрудную зелень.

И опять пришла привычная мысль, когда душа замирала от восторга перед созданием Творца — природой:

— Господи, продли дни мои, чтобы можно было еще и еще насладиться этой невозможной красотой!