Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Толпа молчала и не расходилась. Прибывшие в этот момент казаки, веселые усатые ребята, решительно стали вытряхивать из приемной, оклеенной изящными голубыми обоями, посетителей.

Перед генералом оказался высокий, с легкими мешками под глазами и продолговатым, очень знакомым лицом мужчина. Он был одет в гороховое пальто.

— Я академик Бунин…

— Рад видеть, — безразличным тоном сказал генерал. — Проходите в кабинет.

Старый паркет ломко поскрипывал под ногами переводчика «Гайаваты», когда он проходил мимо старинной бронзы и хрусталя парадного зала русского посольства, в помещении которого временно разместился Агапеев. Бунин приближался к монументальным воротам из кованого металла. Он не ведал, что вновь идет по родной земле . Роскошный особняк императорского посла возвели на грунте, который специально доставили из России.

Изящные мраморные плиты, красавец Аполлон с поднятой, словно для прощания, рукой, стоявший в вестибюле, лабиринт лестниц посольского дома — все осталось позади.

Перед Буниным лежали крутые, гористые улочки Галаты с узкими, печальными, как и их обитатели, домами. Турки были подавлены оккупацией союзных войск.

Бунину было еще тяжелее, чем туркам, — те хоть у себя дома. Его глаза не хотят взирать даже на прекраснейшие купола великой мечети, лишь внутренний голос твердит с безысходной отчаянностью:

Спасибо тебе, о, благодетельное неведение! Поэт был обречен «познать тоску всех стран и всех времен». Долгих тридцать три года он будет тосковать по России…

Резкий ветер сыпал в лицо мокрым снегом и рвал из рук бумаги — визы на въезд во Францию.

И. А. Бунин — И. С. Назарову

Париж, 27 апреля 1920.

Дорогой Иван Степанович, в Софии мы прожили 18 дней в отеле, полном русских беженцев (Hotel Continental), где живут Федоров и Нилус. Там грязь и тиф, мы жили в ужасе, а кончилось это тем, что нас вдребезги обокрали, — все вещи золотые и драгоценные и почти все деньги. Софийский университет избрал меня профессором. Кое-как, по нездоровью, — я ужасно ослабел, — и по делам пришлось уехать в Париж…

Путь Бунина в Париж лежал через Софию и Берлин.

В Софии его встретили радостно и гостеприимно. Тут же по приезде устроили веселую пирушку с чтением стихов, пением русских песен и бесконечными рассказами о своих беженских приключениях.

Бунин с удовольствием окунулся в беззаботную жизнь. Цель его путешествия — Париж был рядом, необходимые визы получены, и — главное — удалось в целости и сохранности провезти все драгоценности.

Единственным неудобством был отель «Континенталь» — грязный, заплеванный, кишевший подозрительными типами. Некоторые называли его даже «красным гнездом», намекая на то, что там находят себе приют большевистские агенты.

Носильщик, русский мужичок невысокого росточка и с ухватистыми манерами, подскочивший к Бунину еще в купе, сладко говорил:

— Барин, вам нужна гостиница? Нонче свободные нумерочки только в «Континентале» оставшись. Позвольте поклажу вашу со всей осторожностью в саночки доставить-с!

Извозчик, тоже оказавшийся русским, словно сговорился с носильщиком. Он загудел в густую, расчесанную надвое бороду:

— В «Континентале» жизнь самая способная, к тому же и знакомство у меня важное — с портье, который при ключах состоит. Только, барин, придется на чай добавить…

Барин на чай добавил, извозчик слово сдержал — супругов Буниных разместили, но почему-то порознь — в двух крошечных номерах, друг против друга через коридор.

— Жаль, что не вместе! — загрустила Вера Николаевна. — И номер крошечный…

— Тебе люкс? — огрызнулся Иван Алексеевич. — Все гостиницы забиты, ты видишь, сколько несчастных в вестибюле на лавках валяются. А тут — два отдельных номера и белье свежее! Даже удивительно, как удалось хорошо устроиться.

— Куда мою черную сумочку спрячем? Не ходить же мне с ней, тут, говорят, карманников прорва…

Бунин согласно мотнул головой:

— В мой большой чемодан положи под рубахи, на самое дно.

Из сумки вынули массивное золотое кольцо с большим изумрудом — на продажу, остальное спрятали в чемодан.

Наличных денег почти не было, вот и приступили супруги…

— К разбазариванию семейных драгоценностей! — как с грустным юмором заметил Иван Алексеевич.

Ювелира нашли в доме по соседству с гостиницей. Старый человек с большими оттопыренными ушами и носом в красных прожилках поглядел оценивающе — нет, не на изумруд — на сдатчика. Ситуацию понял в единый момент — перед ним стоял неопытный русский беженец, не привыкший к бедности и торговле фамильным золотом.

Ювелир пожевал бескровными синими губами, вытянул их в трубочку, разглядывая кольцо, задумчиво посвистел и кисло проговорил:

— Таки это совсем пустяк… Старая плохая шлифовка. Нынче такое не носят. Но я вам, по нашей большой дружбе, заплачу.

И он назвал такую мизерную цифру, что Бунин, пылая гневом, схватил кольцо, едва не оторвав вместе с ним и палец ювелира, крикнул ему в лицо:

— Грабеж! Никогда… — и еще добавил некоторые образные выражения, приличные к этому случаю. Больше к ювелирам он не пошел, отправился в отель.

Надо было такому случиться, что одновременно с Буниным к «Континенталю» приближался Петр Рысс — биограф исторических деятелей и давний знакомый Ивана Алексеевича. Он пришел навестить своих друзей из Петербурга, тоже живших в «Континентале». Встреча была случайной, но душевной.

— Как хорошо, что встретил вас, Иван Алексеевич! Приглашаю вас на лекцию о положении большевиков в России. Вы получите достойный гонорар. Имя академика Бунина привлечет многих слушателей. Дискуссия состоится послезавтра. Сегодня же поместим ваше имя в афишу. Начало в девять утра…

— Что так рано? Не спится, что ли?

— Здесь так принято. Вот вам адрес, куда надо прибыть. Просьба не опаздывать.

Бунин, откинув голову, с княжеским достоинством ответил:

— Никогда и никуда я не опаздываю!

Вечером следующего дня Иван Алексеевич нежданно-негаданно попал на веселую пирушку. Местный поэт, содержавший трактир, созвал гостей, среди которых был и военный министр Болгарии.

Хозяин без конца подливал гостям прекрасное вино, предлагал свежий домашний сыр, читал на память стихи Бунина и пил за его здоровье.

Бунин начал раскланиваться. В голове у него приятно шумело.

— Спасибо, дорогие друзья, мне завтра рано вставать!

— Запрещаю! — ревел министр. — Сейчас же арестую.

Вздохнув, Бунин вновь усаживался за стол, вновь пил вино. Домой вернулся только на рассвете и тут же заснул мертвым сном.